Однако накануне под Луганском погибли наши коллеги с ВГТРК — журналист Игорь Корнелюк и видеооператор Антон Волошин. И молчать больше не получается.
Да понятно, какая это профессия. Всё понятно.
Привычка ругать журналистов за то, что они по жизни лезут не в своё вроде бы дело, укоренилась, стала этакой демонстрацией хорошего тона среди даже вполне разумных людей. Но однажды наступает вот такое 17 июня, и общество вдруг понимает: да как же без них, этих вечно лезущих не в своё вроде бы дело журналюг, да разве можно их минами, возможно ли стрелять в слово?
И понятно, о чём начинают говорить тогда: что убивают представителей СМИ там, где не нужна правда, что молчание — лучший друг любой подлости, гадости, мерзости, что промолчать о совершённых злодеяниях не получается, когда журналисты честно исполняют свой долг. И так далее, и так далее.
Всё это, конечно, правда. Но от этого не легче. Родным Игоря, родным Антона. Нам не легче. Нам — даже не журналистам. Всем нам.
Вы заметили, как меняются наши представления в соответствии с этими уроками жизни и смерти? Как меняемся мы в условиях этой вроде бы не совсем нашей войны?
С некоторых пор в моём, например, сознании понятия «Украина» и «гибель людей» связаны крепко-накрепко. Где Украина — там смерть. В том числе мирных жителей и детей. Полгода назад эта логическая взаимосвязь показалась бы мне невозможной, но сегодня, думаю, никто даже не удивится этой постылой логике.
Ребятам-журналистам поклон, погибли они оттого, что выбрали такую профессию и не побоялись исполнять свой профессиональный долг на территории, где идут боевые действия, идёт война. Ополченцы на Украине — тут тоже ясно — кладут жизни на алтарь своих представлений о том, как должно жить и развиваться их отечество. Но почему умирают обычные жители Луганска, Славянска, Донецка, Мариуполя в своих домах, на улицах, на работе, в школах, детских садах? Потому что им просто не повезло с родиной и с языком?
Сначала я честно пыталась всё понять. Может быть, даже делала это непозволительно долго. Сопоставляла факты, объясняя себе, что это за явление такое — «майдан», чего добиваются люди, ночующие в палатках и жгущие покрышки на центральной площади Киева. Читала не только наши, но и украинские СМИ, блоги тамошних лидеров, даже совсем уж иностранные сайты пыталась изучать в доступном мне объёме. И — куда без этой рефлексии — воспитывала в себе чувство вины, какую-то ответственность за Януковича на свою отчизну пыталась повесить. И даже, знаете ли, получалось.
Все метания закончились вместе с событиями в Одессе. После Одессы у меня больше нет братского народа на Украине, всю мою «братскость» как рукой сняло 2 мая 2014 года. Вместе со слезами, ужасом и ощущением бессилия. И теперь у меня другая беда: я не знаю, как бороться с собой, потому что всё чаще ловлю себя на мысли о том, что я тоже ненавижу чужой язык, что мне ненавистна мова, на которой говорят конкретные люди — Ярош, Ляшко, Коломойский и проч. Так не должно быть, но это так. Меня терзает очень сильная нелюбовь по лингвистическому, а также географическому признаку.
Американцы? Да я их разными вижу. Они же не прыгают, как толпа обезьян, выкрикивая угрозы в адрес москалей. Их не было под стенами горящего здания в Одессе, они не издевались над умирающими «колорадами», не глумились над погибшими людьми. Да, они демонстрируют незнание, нежелание знать что-либо, кроме своих интересов, но не тупую и бессмысленную агрессию, не кровожадность всё же. И от них можно ждать движения навстречу, несмотря ни на что. Про неоднородный Запад я даже и говорить не буду. Там порой абсолютно человеческие слова звучат.
А эти… Майдан хотел свободы? Он её получил — свободу быть животными.
Мы же получили совсем иное. И в этом ином, в этих страшных уроках тоже нет ничего хорошего. Для меня, например, это трагедия — носить в себе такое количество ненависти. И выплеснуть эту ярость наружу тоже невозможно. Но тогда — что делать? Где выход?
Ведь не ярости благородной ради погибли молодые парни, мои коллеги из ВГТРК. Знаете, как только я услышала о смерти Игоря Корнелюка, я сразу же вспомнила его сюжеты, которые видела на России-24, — только почему-то не про воюющую Украину (хотя и здесь фамилия журналиста звучала), а про Север, про Арктику, про моряков. Про жизнь, про то, сколько в ней, на самом деле, любви и надежды.
Игорю Корнелюку и Антону Волошину — царство небесное.
Всем разумным людям, пребывающим пока на земле, — понимания, что журналист это всё же меньше профессия, чем позиция, меньше ремесло, чем выбор.
И всем нам — избавления от ненависти.