Понятно было, что масштаб дарования не должен ограничиваться районной газетой, и я, собрав первые десять сказок, повёз их в журнал «Урал». Попал в кабинет заместителя редактора Майи Александровны Никулиной и устроился в кресле — ждать её реакции на чтение сказок. Стол её был завален рукописями, поэтому, чтобы как-то отделаться от меня, она пробежала глазами первую страницу. Я с удовольствием наблюдал, как лицо её изменилось. Майя Александровна, быстро встав из-за стола, извинилась и вышла из кабинета. Буквально через пару минут она вернулась, но уже с главным редактором Валентином Петровичем Лукьяниным. Он схватил меня за руку и начал говорить: «Спасибо вам за такого автора. Это такая находка! Хотя портфель у нас уже сформирован, мы поставим сказки, конечно, в первый номер».
Это был ноябрь 1993-го. А первый номер «Урала» вышел в… сентябре 1994-го. Такое было время.
Но «Прабабушкины сказки» Наташи Лазаревой стали известны — без всякого преувеличения — по всей стране. Достаточно сказать, что её признали лауреатом премии имени Лескова «Очарованный странник» в Ярославле.
Надо сказать честно, что к славе, известности всегда отношение неоднозначное. Находились люди, которые пожимали плечами, дескать, ну что тут такого — записала за бабушкой рассказанное, и всё. В этом случае я всегда говорю: почему вы не нашли такую бабушку? почему вы не записали такие сказки, если когда-нибудь слышали их? Зависть, в общем.
Прошло 20 лет. Наташа давно уже стала Натальей Сергеевной. Она мать троих детей, известный журналист. И фамилия у ней сейчас другая — Шарова.
Почему же давно не появлялись в печати новые её сказки? Видимо, время для этого не пришло. А сказки — они есть. Здесь мы хотим представить читателям одну из них.
Жаль, что за 20 с лишним лет так и не вышла хотя бы одна книга Наташиных сказок. Ведь была набрана в областном издательстве, иллюстрирована известными художниками, но… Безденежье 90-х не дало возможности реализовать этот проект.
Может быть, эта публикация даст старт подготовке такой книги? Как говорится, дай Бог.
Странница
А это женщина одна сказывала. Не нашенская она. Много чё говаривала. Мы ешшо при лучине порой сидели, а она: что будет, дескать, когда в избе и ночью, как днём, и человека нет, а голос его слышен, и над землёй будет сетка, а по небу железные птицы полетят, и будет день, как пропадёт вода, и люди пойдут её искать. Увидят будто блеск — обрадуются, а ето будет золото. И зачнут оне его пинать да разбрасывать, и проклинать тот день, как простую воду на его сменяли. Во-от.
Я уж плохо помню, чё она там говаривала. Книги святые читала, учила мамоньку порчу снимать, сглаз там, тесник править. Я вот своих робят лечила — всё от неё: хорошая женщина. Мамонька, что послаще, ей отдавала, да она нам же всё старалась передать… А вот по хозяйству или там в поле — не работница была: то ей ангелы привидятся, то ещё что божественное…
Дак вот чё она сказывала-то. Тятя с мамой в поле были, а мы с Коськой ещё малы. Баушка с дедом — на огороде тож. Она нас и попужала маленько, чтоб мы шибко далеко-то не бегали. Коська тогда ничё не понял, да и я только дивилась. Уж после мы с им поминали.
Дак вот, сказывала она, что там, где она родилась, падала де с неба звезда, и люди стали чудные. Вот она — может кошкой оборачиваться, а сестра её — собакой, только сестра к людям шибко зла, дак кабы с ей ничё дурного не вышло. А Коська пристал: обернись да обернись. Ну, она, видно, и подумала, что, если сболтнёт, так мал — не поверят, а может, не боялась ничё…
Села она на койник и говорит:
— Счас кошка побежит на улицу, вы — за ей. К какому человеку подойдёт — замечайте, и от какого шарахнется. После домой проводите, да глядите, чтоб не пнул её кто али не кинул чем: больно-то мне будет.
— Ага, — говорим.
И только сказали — кошка-то шасть в дверь. Я однако заприметила, что странница наша ни в кого не обернулась, а лишь откинулась к печи да побледнела, и, как уснула, ровно.
Тут Коська заорал на дворе. Я — туда. А у нас кобель был злющий. Нас, правда, не трогал. Ну, он за кошкой и увязался. Та по улице да на столб, он однако за хвост-от её тяпнул. Едва отогнали, так остервенился. А она со столба-то не слазит. Мы её снять хотели, а она лапой да лапой — того гляди, глаз вынет.
Коська-то, я уж говорила, умный был парнишко, не зря в судьи выбился после. Вот и давай её уговаривать, что, мол, виноваты, боле не допустим. Ну, слезла она… Эдак — с одолженьем.
Тут тётка Зиновья шла — дак она от её как шарахнется! — та аж перепугалась вусмерть. А после к соседке нашей ластилась, к Маланье, а на парнишка с Камню (тот к тётке похаживал) — спину выгнула. Я с этим парнем всё задиралась — то подразню, то кину чем. Он не раз меня за косы таскал… Однако я была не против, даром что орала…
Дак вот, побежала кошечка-то домой, хвосток по земле, едва доковыляла. В сенцах пропала… А шибко та кошка на соседскую походила…
Гостья наша так и сидела на койнике. Нас увидала и давай бранить: почто собаку не застали сперва, теперь вот у её зад, как откушенный, — ни сесть, ни встать, да и бегать ек-ту она уж не молода. Коська всё серьёзно принял и сразу по-мужицки её пытать: почто от Зиновьи шарахнулась, а на Маланьина племянника спину выгнула? Ну странница и отвечат:
— Зиновья — чёрная душа, Маланья — простая, а племянник её твою сестру в девках обманет, пусть она от его подале держится.
Во-от. Ну, так оно всё и вышло. А я сперва думала: шуткует она так, пужат…
Однако маленько она нас с Коськой поучила. Оборотни не оборотни, а коней Коська мог и с горы однем взглядом остановить. Лихие люди не раз его в глухих местах караулили, а жизни не лишили — сами сгинули. Собаки при ём не лаяли — любую мог куда хошь услать.
А я вот с кошкам не пособилась… Ни одну не ударю, не обижу, оне у меня, как сыр в масле катаются. Иная дитё так не балует. Я в их всё ту странницу вижу. Оборачиваться — это еть не шкуру надеть, а — каждую шерстинку как свою чуять и её глазами округ глядеть…
Так-то. Но и кошки меня спасают. Вот спину крутит — ложусь, крикну емям:
— Эй, дохтурши!
Одна на спину ляжет, друга на пятки и, глядишь, полегчало. А то топтаться по спине зачнут — тоже полегчает… На борону налетела ржавую, так думала — без ноги останусь. Зализали… Ты не косороться, нисколь не противно. Вот подставь ей больное место — она язычком шершавым пройдёт, дак как славно… И не пахнет ничё. Кошки, оне запахов не копят, если сама емям грязи не разведёшь. Опять же утешительницы: завсегда, коли не в духе я, придут, в глаза заглянут, помурлыкают, согреют — и полегче.
А всё через ту женщину. Ране-то — каки газеты? Кабы не странницы, дак ничё бы и не знали…
