— Я родилась в 1942 году. Отец работал на железной дороге. Его забрали на фронт, и мама в 27 лет осталась с нами четырьмя. Родители держали корову, я родилась аккурат в сенокос. Меня отправили в Покровское, к прабабушке, Анне Дорофеевне Сосновских.
Себя запомнила с пяти лет. Поспела рожь, заросла сорняком. Всех стариков отправили полоть, и ребятня с ними. От Соснят и до линии было поле. Бабушка осот рвала, а мне велела маленькую траву дёргать.
Нашему дому 247 лет, поставлен прадедом прадеда, из лиственницы, сто лет даже кровлю не меняли, только смолили. За речкой Грязнухой в то время гнали смолу и дёготь. Двор у нас большой, стояло пять колхозных лошадей. Прадедушка Фёдор Петрович ухаживал за ними и делал всю сбрую сам. Мы с дедом ездили в Режевскую грань, где росли липы, драли лыко, вымачивали в речке, делали мочало, а из него верёвки. Изготавливал дед и колёса, и кошевы, а летом сани готовил, сам полозья крепил.
— С двенадцати лет стали брать меня на покос, литовку дедушка сам сделал, «шестёрку», а взрослые косят «девяткой». Ему покос был выделен за печками. На этих печках работали военнопленные. В сорок седьмом году. Немцы, бессарабцы, японцы и бандеровцы. У моей подруги Любы мама была в конвоирах. Где пленные-то жили — проволокой было оцеплено, но они никуда не девались: лес кругом и охрана, никуда не выйдешь. В котловане взрывали камни, потом они кайлой и ломом их долбили и возили, наваливали в гору. Пережигали, потом эту известь грузили в вагоны и отправляли по всей стране. Ведь кончилась война, строить надо было. Лес тоже отправляли и глину. В сорок восьмом году пленных увезли, на наших стали обменивать.
Как-то мы с Любой увидели солдатский котелок, из которого они ели, на две трети с рисовой кашей. Мы тогда первый раз рис увидели, у нас его не было.
И масла им в кашу так много положили, и хлеба четыре куска! У нас-то никаких круп не было, горох да бобы только. Позднее пшено стало появляться. Мука была. Раз дед работал, ему давали рожь и пшеницу, и мы ездили за речку, на мельницу.
— Бабушка дома вела хозяйство. Корова, овцы, птицы всякой много. Два ткацких станка было, половики ткали. Только она одна в селе умела ткать сита на специальных маленьких кроснах. Дедушка отрезал от конского хвоста сантиметров сорок, она укладывала волос в крынку и парила в печке. Сеяла лён, ткала из него ткань. Дедушка из липы и черёмухи делал для сит ободы. Работы эти с деревом ладили в летней бане, у реки. В котле парили, чтобы дерево могло гнуться, проволокой соединяли. Сито стоило рубль. Иногда меня посылали забрать деньги за уже отданный товар, мне так было неловко, но шла — куда денешься.
Бабушка и кожи выделывала. Хромовую, дублёную, чернили потом. Скрытно, потому что надо было всё сдавать государству — молоко, шерсть, масло, яйца. Мне сшили шубу в третьем классе. До этого я ходила в бабушкиной фуфайке. Портфель она мне сшила из холста. В Соснятах была начальная школа, а в центре — другая, и начальная, и средняя. В нашей школе всех классов было по два — восемь всего, и две учительницы — Матрена Николаевна (не помню фамилию) и Христина Ивановна Сосновских. Она недавно умерла, 97 лет прожила.
— Отец моей прабабушки, Гладких Дорофей Алексеевич, первый учитель церковно-приходской школы села Покровского. Отслужил 25 лет в армии, женился, жили в центре села. Детей было много, денег не хватало, отцу мало платили. Анну в 17 лет выдали замуж за звонаря в Шогриш. Отдали за два мешка пшеницы. Не ей приданое дали, а за неё калым взяли. Муж вскоре трагически погиб. А прадедушка Григорий жил в Налимово, тоже овдовел и женился на Анне Дорофеевне. Жили очень хорошо, имели большое крепкое хозяйство, маслобойню, сеяли на масло коноплю и подсолнечник. И сливочное масло продавали, бегала в Егоршино — восемь километров.
Когда муж умер, она одна хозяйство вела. Приехала раз в Шогриш, привезла по осени дрова для храма, на двух возах. А там уже власти орудуют, храм выносят. И у неё тут же забрали и лошадей, и дрова. Пошла пешком домой в Налимово. Подошла к дому — а от него уже только одни стены остались: раскулачили, пока хозяйки дома не было.
Хотела пойти работать в колхоз — не взяли. «Нельзя тебя брать, ты кулачка!» На что жить? Внучка её — моя мама — устроилась на радиозавод, он тогда только начинался, первое время. Пообедает в столовой, суп ест, а хлеб несёт домой, бабушке.
— Но вот Фёдор Петрович её посватал, прабабушку Анну-то, и она опять в Покровске оказалась. У прадедушки Фёдора такой дом не отобрали, потому что он работал на золотодобыче, на руднике. И приехали туда агитаторы от Ленина. Свердлов и Шверник. Вы, говорят, на кого работаете? Дак на царя, наверно. Нет, не на царя вы работаете, а на иностранцев. Они тут хозяева-то. И правда, придут на работу — начальство по-немецки говорит, на другой раз уже по-английски, и так дальше. В общем, сагитировали их в новую партию. Избрали двенадцать человек выборных, заседали где-то с ними тайно. Ну и в колхоз-то сам, конечно, потом пошёл.
А мама тут, возле радиозавода, на Полярников, замужем-то и жила. Отец с фронта писал весной, в апреле: «Лежим в болоте. Интернациональный полк — русские, казахи, татары, киргизы, узбеки. Через каждые два метра лежим с автоматами, чтобы немцы не прошли к Ленинграду. Мост тут большой, железнодорожный». Ещё он маме писал: «Если родится девочка — назови Верой. Чтобы ты верила, что я вернусь живой». Это папа меня Верой назвал. Но не вернулся. Я читала письма и плакала. Случилось так, что письма эти мы утратили. А они так бы пригодились!
— Ездили мы отдыхать на Иссык-Куль. В аэропорту на обратном пути не можем найти документы внучкины. Нас не выпускают. «Езжайте в Бишкек, в консульство, разбираться. Или платите». Оказалось потом, что документ лежал за обложкой паспорта. А самолёт опаздывал на два часа. Они нам этого не сказали, а играли на наших нервах.
Я говорю: «Ребята, мне семьдесят девять лет. Ваши родные и наши — мы жили все вместе. Мой папа воевал в интернациональном полку, все нации обороняли Ленинград». И тут у них моментально отношение изменилось.
Если бы, говорят, вы нам прислали те письма, мы их у нас тут напечатали бы и читали. Были бы письма, я бы им отправила. Довезли меня до самого трапа, человек пять их пришло. Усадили с почестями в самолёт.
За свою жизнь мне с семьёй довелось пожить и в Сибири, работали в доме инвалидов, ухаживали за ними. И на Кубани — на виноградниках работали. И на Таватуе собирали живицу в химлесхозе. Но большую часть — 21 год — я проработала на нашем радиозаводе. «Вредный» шестой цех. Работали хорошо и жили весело. И победителем соцсоревнования была, и квартиру хорошую заработали. Дети, внуки, живи да радуйся. Отдыхать ездим, путешествуем. В общем, живём нормально.