— Вот выпустим ещё один его сборник, и нам будет чем отчитаться перед апостолом Петром, — то ли в шутку, то ли всерьёз сказал мне вчера спонсор книги Александра Паксиваткина «Противостояние». — Нам это точно зачтётся.
Соглашусь, пожалуй: зачтётся. Александр Паксиваткин — то чудесное, что случилось в культурной жизни не только Артёмовского, но всего пространства, пользующегося великим русским языком. В последние годы лёгкие строки нашего земляка разлетелись уже и по всей России, и даже покинули её пределы. Стоит зайти в интернет, чтобы осознать, что любовь читателя к нему не имеет границ.
Между тем, многие знают, что и судьба ему выпала тоже …вполне поэтическая. Такая, что не позавидуешь. Полгода назад Паксиваткин вернулся из мест лишения свободы, где отбывал наказание восемь лет. И пока у него — ни семьи, ни дома, всё его богатство — огромное количество написанных, но ещё не изданных стихотворений. Ну, в общем, всё сложно, как и у многих настоящих поэтов.
Вот что рассказал о себе сам поэт.
Пока строчки не смыло дождём
— Стихи начал писать в армии. Помню, даже в газете пару моих патриотических стихотворений напечатали. Ну а потом уже, когда работал в химлесхозе, по лесу всё мотался. Девять с лишним лет в тайге, на природе, — вот там было время. А другой раз — непогода, бесполезно идти в лес. И вот дома днём сети проверяю, общаюсь с кем-то, а ночью — тишина… И начинаю вспоминать о берёзках в лесу, о том, какие там строчки оставил, смыло ли их дождём…
В лесу же руки своё делают, ноги своё, клещи тоже с мошкой своё дело делают. А мозги-то вроде как свободны. Вот пришла строчка, вот ты её добил. Сколько раз блокнотик с собой клал, карандашик. А работаю, жарища, я весь мокрый, в поту, приходится потом выкидывать — жалко. Так я на бересте записывал строчки. По осени, когда на охоту ходил, где не смыло больно-то дождём, переписывал.
Так, потихоньку, потихоньку серьёзно начал писать, а потом ещё серьёзнее, над каждой строчкой думал, каждое слово выбирал — русский язык богатый. Десять, допустим, слов — а надо самое вкусное выбрать. Вот я мотаюсь по тайге, хожу, подставляю слова…
Кто-то свыше продиктовывает
— Меня ещё пацанёнком по гулянкам таскали. Гармошку купили, я и научился. Отец говорил: «У меня вся родня из мужиков, тележного скрипа боялись, а он на гармошке играет». Потом я запросил баян, мне в седьмом классе баян купили. Вот сижу, мучаюсь, здесь получается, здесь получается, но это по отдельности, вместе — никак. Брошу — разревусь, потом опять. На слух все песни подбирал, любую…
А стихи — даже сам не знаю, откуда это. Думаю, что это не я пишу, это кто-то свыше продиктовывает, я только записываю и правлю.
И сам другой раз удивлюсь: идёт без всякой правки — строчка к строчке. Записываю, записываю — спать лягу часа в четыре, в шесть, проснусь утром, до листочков доберусь: неужели это я написал? Потом отлежатся они у меня несколько месяцев, а то и лет. Снова перебираю, перечитываю, что-то отбрасываю, добавляю. Что-то сразу видно, что нужно править. Со временем, сколько буду жить, — столько буду их править. Хоть и вышла книга, я периодически буду заглядывать в неё и наклеивать меточки, записывать новую строчку или слово.
Много лет потерял бесполезно
— После зоны ценить стал каждый день, хочется добро делать, людям помогать — хоть чем-нибудь, но помогать, общаться больше, то есть успевать жить — я очень много лет потерял бесполезно.
Ладно, на зоне меня печатали, ходил в клуб, в самодеятельности на баяне играл, общался с такими более-менее продвинутыми людьми, даже талантливыми — их там тоже хватает: кто по глупости, кто случайно попадает за решётку — у каждого своя история. А так там сидеть целыми днями…
Представьте, пятьдесят человек едят-спят, больше ни черта не делают, ничем не занимаются, живут, как поганки, толку от них нет абсолютно. К лету многие уходят домой, погуляют, оторвутся, потом опять обратно, на зоне кормят три раза в сутки, душ есть, одежда — настоящий курорт. Так и живут до самой старости. Они не могут уже на воле, они здесь чужие. Но это не моё. Меня спасали поэзия, общение с музыкантами, с нормальными людьми, с которыми я могу поговорить, поделиться чем-то. А так, если постоянно в этой куче находиться, я завыл бы тоже по-волчьи.
Танцы в белой ночи
— Мне же никто туда не писал, вообще никто. На воле ведь как? А… успею ещё, завтра напишу. И так годы проходят. И лишь один-единственный человек писал постоянно. Эрина Нагель в интернете увидела мои стихи, нашла меня, отправила письмо. И дальше на протяжении пяти лет писала подробные письма, на 5-6 листах, да ещё с продолжением, я получал от неё по 2-3 конверта сразу. А ещё выпустила книгу «Стихи с окраин сентября» — когда я был на зоне. Сама отбирала для неё стихи.
Эрина живёт в Германии. Русская, вышла замуж за немца. Её письма, общение с ней стали для меня главной моральной, да потом и материальной поддержкой: можно сказать, она меня одела, когда я вернулся — выслала посылки с летней, зимней одеждой.
Она — литератор. Про меня почему-то роман хотела написать. «Танцы в белой ночи» называется. Четыре страницы выслала. Я прочитал. Но, чтобы мнение какое-то составить, надо же весь объём прочитать. Фамилия у героя там моя. Только я как будто бы на свободе разговариваю с человеком из тюрьмы — перевернула всё. Уж не знаю, дописала ли — со здоровьем у неё сейчас проблемы. Собираюсь ей письмо написать. Уже написал: «Здравствуй, Эрина!» Дальше не идёт — ныть не хочется, а радостного пока немного в моей жизни.
Вдохновляет не природа — одиночество
— Я пишу, что я думаю. Мне не интересно, ругают меня или хвалят, мне безразлично, как расценят. Главное — чтобы читали.
Люди подпитывают, конечно. Что-то запоминаешь из разговора — раз, какое-то слово, изречение выловил. Запишешь — обязательно где-нибудь пригодится, затем встраиваешь уже в стихотворение.
А сейчас, если что-то пишется, даже не природа вдохновляет, скорее — одиночество. Не получается у меня найти вторую половину, это угнетает, на фоне этого создаются стихи. Но не подумайте, не то чтобы там какие-то уж больно мрачные…