Мы, родившиеся в конце 40-х — начале 50-х годов прошлого века, даже не задумывались до поры-до времени о том, что в наших домах, в наших классах в школе собрался настоящий «интернационал». Я не говорю о татарах, их семьи приехали на строительство шахт в основном в 20-е — 30-е годы, так что в Артёмовском и Буланаше их можно считать коренными жителями. Вместе с нами учились украинцы и молдаване, белорусы и поляки, немцы и эстонцы, греки и армяне, евреи и выходцы с Кавказа. В школе на это не обращали внимания, и никакой национальной розни при этом не ощущалось абсолютно. Мы учились, играли и дружили, не обращая внимания на фамилии, цвет кожи или разрез глаз. Мы не представляли, что наше пёстрое сообщество — это результат недавно (а для нас уже давно) закончившейся войны: родители многих из нас, главным образом отцы, попали сюда волею судьбы — занесены военным ветром.
Собственно, военный ветер подул ещё до начала Великой Отечественной. С началом Второй мировой войны, после раздела Польши между фашистской Германией и СССР, к нашей стране были присоединены западные области Украины и Белоруссии, Молдавия. Именно оттуда и получили первое «военное» пополнение шахты Егоршинского угольного бассейна: из этих прифронтовых территорий и хлынули на Урал вербованные украинцы, белорусы и молдаване. Почётный шахтёр, которого помнят старые буланашцы, Василий Константинович Винтило вспоминал, что сначала он не знал даже русского языка. Но эти новые шахтёры честно работали, а многие остались здесь и на всю жизнь. Из их числа вышли такие, по воспоминаниям летописца шахтёрского труда Абрама Ефимовича Рубинштейна, командиры производства, как Киров, Кода, Зендря.
Много шахтёров в годы Великой Отечественной войны вышло из числа местной деревенской молодёжи, которую мобилизовали в школы ФЗО, а потом, после обучения, пополняли ею ряды горняков. Но мне хочется сегодня вспомнить о людях, которые попали сюда — в наш город, на шахты — волею судьбы из других концов страны. Речь о репатриированных, бывших военнопленных, людях, угнанных на работы в Германию, попавших сюда после высылки целых народов, обвинённых властью в пособничестве врагу в годы войны, тех, кто действительно работал на фашистов. Все они по возвращении в Советский Союз прошли через фильтрационные лагеря, были это люди трудоспособного возраста, поэтому ими и пополняли недостаток в рабочих кадрах на шахтах. Большинство из них создали здесь семьи — ведь незамужних девушек и вдовых женщин было в те годы очень много, в разы больше, чем мужчин. Были здесь и военнопленные немцы, финны, японцы, но речь не о них — о людях, которых знал лично.
Бывшие военнопленные. Плен в годы Великой Отечественной считался позором, чуть ли не предательством, хотя, по официальным данным, в плену побывало 5 миллионов 800 тысяч человек — эта цифра сопоставима с численностью личного состава Красной Армии на начало войны. И попадали в плен по-разному.
Например Фёдор Васильевич Лавущев, отец моего одноклассника, попал в плен, находясь в боевом охранении. Его послали сменить на посту товарища, а попал он в руки немецкой разведки. Ему, солдату, прошедшему германские концлагеря, всегда было обидно вдвойне — за то, что случилась такая оплошность, и за то, что власть оказала недоверие.
Алексей Иванович Качалов рассказывал, как отступали от границы в первые недели войны. Не было ни боеприпасов, ни продовольствия, ни топографических карт у командиров, то и дело налетала вражеская авиация…И когда к колонне подъехал взвод немецких мотоциклистов-автоматчиков, весь батальон (а это 300 человек) сдался.
Михаил Иванович Катуков, начальник механического цеха шахты имени Кирова, где я работал год токарем после окончания школы, попал в плен после ранения. Между прочим, его брат — дважды Герой Советского Союза, маршал бронетанковых войск Катуков. Несмотря на это, попал после освобождения из плена на Урал.
Угнанные в Германию гражданские пленные. Отец моего друга Иван Николаевич Мавров попал на работы прямо из своего цеха завода «Азовсталь» в Мариуполе. Бои за Донбасс были затяжные и ожесточённые. На фронт его не взяли, потому что профессия «сварщик» значилась в перечне тех, на которые дают «бронь» — освобождение от службы в армии. Но однажды объявили, чтобы все покинули цех. Думали — эвакуация. А во дворе их ждали уже немецкие грузовики, на которых рабочих отправили сначала на станцию, потом в Германию. Работал там до конца войны тоже на заводе. За это был сослан на Урал.
Демьян Никитич Пузенко только успел закончить техникум в Белоруссии, как началась война. Фронт двигался так быстро, что в первые же недели их посёлок оказался на оккупированной территории. Попал на работы в Чехословакию, где до освобождения американскими войсками работал вместе с другими молодыми ребятами у бауэра — богатого хуторянина.
Пётр Борисович Савенко, до пенсии проработавший на шахте имени Кирова, жил в крымском Геническе. И также попал на работы в Германию.
Власть им, как бывшим военнопленным, так и гражданским, угнанным в Германию, не доверяла, и представителям малых по численности народов, считая их пособниками врагу. Старшее поколение артёмовцев помнит, наверное, что посёлок бывшего отделения совхоза «Артёмовский», который называют просто «совхоз», до 70-х годов прошлого века называли «Крымка». Первыми поселенцами там были люди, выселенные в 1944 году из Крыма — крымские татары, греки, армяне. И здесь до сих пор проживают потомки многих из них.
Почти все эти люди, которых тогда называли репатриированными или перемещёнными лицами, объединялись в некое братство, своеобразный профсоюз, если можно так сказать. Возглавлял его Филипп Григорьевич Дольный. Этот огромный человек (впоследствии почётный шахтёр), наделённый недюжинным умом и организаторским талантом, был непререкаемым авторитетом для товарищей. Я учился в одном классе с его дочерью Ольгой и часто бывал у них дома. То и дело я заставал там шахтёров, с которыми он пережил то тяжёлое послевоенное время. Некоторые были старше его едва ли не на 20 лет, но приходили за советом и помощью. Забавно было слышать, как его тёща Павла Терентьевна сообщала: «Филипп, там к тебе приходили Сашка Скачков да Иван Тирбах» — это о пожилых, седых людях.
Были в Артёмовском и люди, попавшие сюда в результате эвакуации — и их предприятий, и просто гражданского населения. Люди старшего поколения помнят, например, парикмахера Розенберга. Все звали его Иван Иванович, хотя настоящее имя было, конечно, другим. Эвакуированный из Западной Белоруссии, он не нашёл в нашем городе привычной работы и был направлен учеником к старому плотнику, уроженцу Егоршино Ивану Яковлевичу Кожевину. Плотник из него не получился, да и через некоторое время Розенберг нашёл работу по специальности. А своего учителя до самой его смерти стриг и брил бесплатно.
И, наконец, ещё одна категория людей, о которой у нас не писали, кажется, никогда, — это те, кто сотрудничал с врагом на оккупированных территориях. В общем, предатели. На шахте имени Кирова работал некоторое время человек по фамилии Негрешный. Говорили, что этот красавец-брюнет служил музыкантом в ресторане для немцев где-то на Украине. Отбыв срок в Воркуте, он как шахтёр приехал на шахты в Артёмовский. Он был активным футбольным болельщиком, приходил к нам домой — брал читать книги. Мой отец воевал на фронте, но никакого антагонизма по отношению к Негрешному не проявлял. А известный наш полный кавалер ордена Славы Иван Викторович Дубинин так вообще работал с ним в одной бригаде. Потом Негрешный уехал, как говорили, снова в Воркуту.
Хотя, как рассказывал мне сам Дубинин, однажды они, шахтёры-бывшие фронтовики, подвыпив, отправились к начальнику шахты И.А. Глуховскому: «Ты сам фронтовик, почему врагов ставишь на денежную работу, а мы — в очистном забое?» Иван Архипович выслушал их и потом предложил повышать квалификацию. «А ведь мог нас за это просто посадить», — вспоминал И.В. Дубинин.
У нас на Бурсунке жил человек по имени Василий Иванович. Работал тоже на шахте Кирова, на лесоскладе. Ни с кем не дружил, ходил всегда с надменным выражением лица. Жил в семье брата. Со временем узнали, что он ленинградец. Ещё подростком его арестовали за то, что был сигнальщиком-ракетчиком немецкого подполья, которое наводило вражеские бомбардировщики на важные оборонные объекты. Уехал он из посёлка в 1965 году, когда была объявлена амнистия и когда День Победы впервые праздновался как государственный праздник.
Рассказанное мною — это судьбы лишь малой части людей, оказавшихся здесь, в нашем городе, после Великой Отечественной войны. Просто я знал их лично и считаю, что о них нужно знать и помнить. Все они были занесены на Урал ветром страшной войны и прожили большую часть жизни рядом с нами. Каждый из них — как стёклышко пёстрой мозаики, без которого картина мира, окружающего нас, была бы неполной.
