На следующий же день после публикации меня уже караулили у редакции представители ГОВД — привезли отказ в возбуждении уголовного дела по клевете. Вручили под роспись — был ли в этом смысл, не знаю, всё равно опоздали на месяц.
Постановление об отказе выглядело чудно: то ли вообще никто моих пояснений по поводу дела не читал, то ли уж настолько наша полиция симпатизирует Шарафиеву, что на явные факты закрыла глаза, то ли правоохранители просто не в состоянии понять и оценить все обстоятельства дела.
Столь же чудным был разговор с УУИП А.Л. Борисовым, подписавшим постановление об отказе.
Привожу разговор полностью — дивитесь.
— Андрей Леонидович, это Кожевина, которой вы отказную написали. Вы объясните, почему вы со мной не побеседовали даже. И я так понимаю, не прочитали мои объяснения до конца.
— Ну как не читал? Читал…
— Как читали, если вы пишете, что умысла (у Шарафиева оклеветать меня) нет?
— Да я прочитал всё. Нам надо, чтобы он сказал, что он хотел вас оклеветать, опорочить вашу честь.
— Ды вы что! То есть вам надо, чтобы он признался в своём преступлении?
— Так говорят у нас. Не признаётся в преступлении — надо как-то доказывать.
— Ну а как доказывать-то? Вы откройте газету да почитайте.
— Я читал.
— Ну экспертизу проведите. Весь тут умысел налицо.
— Вы вправе обжаловать данное постановление.
— Вправе. Но вы расследовать-то должны. Почему всё же со мной-то не поговорили, скажите мне.
— Когда?
— Ну когда-нибудь. Я вам заявление принесла.
— С вами дознаватель общался.
— Никто со мной не общался. Я заявление принесла и принесла текст письменный.
— Шарафиева опросил дознаватель Парыгин.
— Но со мной-то не общался никто. А вы пишете постановление об отказе — ваша подпись стоит.
— Моя подпись. И руководство моё утверждало, и прокуратура.
— Понятно. Но со мной кто-то разговаривать должен был или нет, не предполагается этого?
— Там (в письменном объяснении, очевидно) вы всё изложили.
— И что я изложила? У вас вопросов не возникло? Всё было понятно, что ли?
— Всё понятно. В дознании опрашивал Шарафиева дознаватель, который возбуждает дела. Я пришёл в дознание, мне говорят: здесь умысла нет, такое дело никто возбуждать не будет.
— Ну как умысла нет? Бумажки-то читать до конца надо хотя бы.
— Ирина Евгеньевна, ваше право — обжаловать.
— Андрей Леонидович, а ваша роль вообще какая в этой жизни?
— Я работаю участковым.
— Ну, вы, наверное, людей должны защищать. Вы сами, как читатель, не видите ничего? Вы сами не понимаете, что я не чиновник, не руководитель АГО и т.д.? Читайте текст-то…
(Молчание).
— Ну ладно, всё понятно.
Из этого разговора я вынесла следующие уроки:
1. Оказывается, человек, который точно знает, что говорит про другого человека неправду, но продолжает это делать регулярно и публично, на самом деле (ну так думает полиция) не имеет никакого умысла оклеветать этого другого человека.
2. Оказывается, для возбуждения уголовного дела предполагаемый преступник должен сам признаться в своём преступлении. Должен дать отмашку: да, я виноват, возбуждайте дело! Если же он говорит: «Нет, не виновный я. Ничего плохого не хотел, только хорошее!» — потенциальный потерпевший должен идти лесом.
3. Оказывается, с заявителем не нужно разговаривать, его опрос совсем не обязателен. Ну, в свете п.2 так всё и выходит. Чего тут копья ломать?
4. Оказывается, выражение «надо как-то доказывать» относится только к заявителю. Который, кстати, и доказал, приложив к заявлению газету. Или мне ещё и экспертизу за свой счёт заказать, чтобы «как-то доказывать»?
В общем, этот разговор я тоже отправила областному полицейскому начальнику.
Такая вот ситуация. Впрочем, пока ещё в уныние не впадаю, поскольку в понедельник у меня состоялся ещё один разговор с представителем правоохранительных органов. По всем фактам, изложенным в статье, назначена служебная проверка. Как сказал проверяющий, если факты подтвердятся, кого-то могут просто наказать, а кого-то уволят из полицейских рядов. Подождём.
