Владимиру Николаевичу Андрианову было всего 30 лет, когда из военкомата пришла повестка.
— Я работал на третьей шахте разнорабочим очистного забоя. 24 февраля 1987 года был в отпуске, но мне позвонили и пригласили в военкомат. На следующий день нас собрали на комиссию и отправили в Свердловск.
— Ваши близкие как отреагировали на то, что вас призвали в качестве ликвидатора?
— Жена была в трансе. Писала заявление в министерство обороны. Говорила, что мы живём в маленьком частном домике, где никакого благоустройства — ни воды, ничего нет. И пришла бумага, что меня можно оставить. А я говорю: нет, домой не поеду — что ребята подумают? У нас с женой уже было двое детей. Брали в основном парней, у которых не более двоих детей было, и старше 30 лет. Отбор был такой: чтоб несудимый был, с хорошими характеристиками, молодой и здоровый.
— Необходимы были люди вашей специальности?
— Нет. Но у меня была и военная специальность — «командир отделения по ремонту спецоборудования бронетанковой техники». Я танкист, учился в ташкентском высшем танковом училище. А потом забросил его и дослуживал в Ашхабаде, в ремонтном танковом батальоне.
— То есть вы сразу знали, куда вас направят?
— Не знал. Нас повезли в Челябинскую область, в город Златоуст, на обучение в полк химической защиты. Учили, как производить дезактивацию и дегазацию местности, оборудования, техники, пользоваться прибором, измеряющим уровень радиации. Но я в военном училище всё это уже проходил. Там, в Златоусте, нам и сказали, куда и для чего мы едем. Командир нашей роты приехал из Чернобыля, он рассказывал, что там происходит. Нас набрали 150 человек со всей области. Из Артёмовского было 4 человека. Двух уже нет в живых — онкология. В Златоусте мы должны были обучаться всего 14 дней. Но нас держали там 36 суток. В тот момент, как говорили нам, на Чернобыльскую АЭС не требовалась новая бригада. В Чернобыле работали другие люди, и в наших силах не было нужды.
— А потом вызвали и вас…
— Мы вылетели из Челябинска с военного аэродрома и приземлились под Киевом, в населённом пункте Белая Церковь. Нас погрузили в машины «Урал» и повезли в пункт распределения Ораное. Определили меня во второй батальон, писарем при секретном штабе, кроме того, я ездил и на энергоблок. Впервые туда попал 3 апреля и съездил туда 20 раз. Ездили не каждый день. Мы работали на крыше третьего и четвёртого блоков. Очищали кровлю, заливали бетонную подушку на метр в высоту. На шестом этаже был бункер, спускаешься в него — и тебе по монитору указывают, сколько работать по секундам в каждой точке. В каких-то местах можно было работать даже 15 минут. На каждой площадке там своя доза облучения. Замеры сделали и рассчитали время работы в каждой точке. Например, у самой трубы можно было работать примерно 30 секунд. Мы, когда приехали туда, была медицинская допустимая доза 25 рентген за всё время. В день — не больше 1 рентгена. У нас там один парень три рентгена в день получил, и ему задавали вопросы: «Где, в какой точке ты работал? Не может быть такого». А жили мы в палатках в тридцати километрах от АЭС, в обеззараживаемой зоне. Наша часть стояла в лесу. Нам давали дозиметры, и мы измеряли, сколько радиации получили. Работали с 31 марта по 25 мая.
— Какая-то напряжённость в атмосфере ощущалась?
— Что-то такое есть внутреннее… Это непонятное состояние. А ещё у Чернобыля свой вкус: когда к самому энергоблоку подъезжаешь, на языке привкус такой, словно ты флюорографию проходишь.
— В городе были?
— В Припяти? Там делать нечего. Мы занимались энергоблоком, с его крыши город был виден. А там, где квартировали… Посмотришь вокруг и страшновато становится за природу. Лес от радиации весь пожелтел, а иголки на соснах покраснели, как будто после пожара. Всё, как в фильмах показывают, как будто после атомной бомбёжки. Рядом есть большой водоём, который обслуживает АЭС. По весне аисты прилетели, и звери в лесу были. Рыбы тоже много, плещется в водоёме, но её же нельзя есть. Я пошёл там по лесу, так черника в мае размером как вишня. А местные жители, в основном старики, которым за 50-60 лет, так там и остались. Не выехали, сказали, что прожили уже своё.
— Надолго военкомат забирал в ликвидаторы?
— Вообще забирали на полгода. А что там делать столько? Поработал пару месяцев, дозу взял, сгорел, как мы говорили, и свободен. Последний раз я на энергоблоке был 7 мая. Потом выяснилось, что по медицинским показателям допустимая доза не 25, а только 15 рентген. Был у нас такой случай. Перед Девятым мая клич кинули: повесить знамя на трубу реактора, над энергоблоком. А она выдает 600 рентген в час. Согласился один парень, и 17 минут был на трубе. Спускался — красный весь. Его на вертолете сразу увезли в Киев. Мы так и не узнали, выжил он или нет. А генералы приезжали — подымутся наверх, сфотографируются и уедут.
— А на себе вы чувствовали проявление дозы радиации?
— Да, я на себе это прочувствовал. Думал, что простыл. Лежу в палатке, мне плохо, температура, сухо дышать и в слизистой дискомфорт. Ребята, которые ездили в город, за продуктами, привезли спирт и растирали меня три дня. Бесполезно всё оказалось. Потом я пошёл к врачу-радиологу, он дал мне таблетку вечером и утром. И после этого всё прошло. Оказалось, у меня радиоактивный ожог лёгких. Если бы знал, что пригодится, взял бы справку, потом легче было бы при лечении здесь. У нас каждому выдавалась книжечка: сколько доз получено на ликвидации. Так получилось, что с 1997 года по 2007 средства от соцзащиты по утрате здоровья нам выплачивались не все. Пришлось судиться, а чтобы судиться, нужны все доказательства — где был, с какого по какое. Я из Артёмовского самым первым суд выиграл.
— Когда вернулись из Чернобыля, как отреагировали сыновья?
— Они и до сих пор относятся ко мне как к ликвидатору, жалеют меня, помогают.
— В школах рассказывали про «зону отчуждения»?
— Приглашали в школу №9, рассказывал детям, как попал в Чернобыль, чем там занимался. А сейчас нет, никому мы не нужны.
— Не жалеете, что страна направила вас в Чернобыль. Не было ощущения, что вас использовали?
— Нет. Было чувство долга. Я должен был внести свой вклад в ликвидацию. Я не жалею, что побывал там, не жалею, что сделал для страны, для людей.
