— Евгений Геннадьевич, случаи массового отравления алкоголем, которые произошли в последнее время в разных городах, миновали Артёмовский. У нас не пьют суррогатный алкоголь?
— Пьют, конечно, и то, что у нас в районе нет таких смертельных отравлений, это случайность. Это говорит лишь о том, что наши торговцы суррогатным алкоголем ещё не совсем обнаглели. Хотя и в тех случаях, думаю, никто диверсию не устраивал, просто хотели заработать: на каком-то этапе просто подливали из какого-нибудь другого баллона, а что там — неизвестно, ну вроде пахнет спиртом.
— Что такое суррогатный алкоголь?
— Разница между нормальным алкоголем и суррогатным в том, что последний не предназначен для питья — он для чего угодно другого предназначен, для технических нужд, например. А причина, почему люди доходят до такого, что начинают употреблять суррогатный алкоголь, — алкогольная зависимость. Начинают, как правило, с хорошего алкоголя, потом переходят на суррогатный. Зависимому человеку качество не так уж важно, ведь ему нужно выпивать всё чаще — в конце концов, каждый день, и поводов не пить у него всё меньше. Причём в этом случае доза снижается — с развитием третьей стадии алкоголизма, это когда происходит глубокое поражение всех систем, человек может пить меньше, но постоянно — каждый день. И они находят точки, где снабжают техническим спиртом.
— До «точки» этот опасный алкоголь какой путь проходит?
— Его перепродают: кто-то привёз, кто-то расфасовал, кто-то наклейки наклеил. При этом изначально он может не быть опасным, но на каждом этапе могут подсунуть что-то. Ведь был период, когда левый алкоголь производился на ликёроводочных заводах, его просто продавали из-под полы.
— Некоторые люди производят самодельный алкоголь дома, причём как раз с намерением сделать качественный продукт. И оборудование для этого сейчас продаётся. О таких производителях речи не идёт, или они тоже могут представлять опасность?
— Да, есть люди, которые вообще не пьют, но занимаются таким хобби, например, на пенсии — производят алкоголь. И самогонные аппараты фабричного производства действительно продают. Вот люди и гонят алкоголь, добавляют в него различные травки. И у некоторых получается неплохой продукт. Это те, кто сделал из этого искусство. Но это всё же исключение. Речь о другом. Самодельный алкоголь не бывает качественным. Он очищается разными способами, но может содержать разные примеси. К тому же, если человек производит и сам употребляет, он не сможет контролировать качество. Самогонщики начинают за здравие, а потом всё равно переходят на технический алкоголь. Если они приобретают заболевание, они утрачивают способность делать это качественно — это же тоже работа.
— Какие примеси представляют опасность?
— Технический спирт, среди прочих примесей, может содержать пресловутый метиловый спирт. Метиловый спирт — это такой ингредиент, который убивает мгновенно. Сутки нужны, чтобы человек умер. Изопропиловый, бутиловый — в небольших концентрациях тоже содержатся. И они своё пагубное действие оказывают, но травят организм постепенно, а не мгновенно, как метиловый. Год-два нужно, чтобы хронически отравиться.
— И какова ситуация в Артёмовском с хроническими отравлениями?
— Хронических отравлений полно. Таких людей, которые запились, много: ручки не держат, ножки не ходят, печень огромная. Когда такой человек отравился, это не становится социальным взрывом. Массовое отравление — это шок, скандал, начинают расследование, находят виновного.
А когда просто привозят технический спирт, который многие покупают и травятся хронически, никто не занимается расследованием. Ну если только накроют где-то точку продажи суррогатного алкоголя. Но одну накроют — две откроется. Потому что спрос есть.
— Спрос всегда был.
— Да, и стеклоочиститель пили. Причём никто не скрывал, что в нём содержится много вредных присадок, — на этикетке было написано: яд. Существовало множество разных способов, как очистить этот спирт от вредных примесей.
Например, на морозе по железному лому капали эту жидкость, она стекала в стаканчик, и считалось, что вся химия ненужная оставалась на ломе, а всё, что можно пить, стекало в стакан. Это реально было.
— Это миф?
— Конечно, но так делали. В 90-е отравления были — человека два-три в год. Но не суррогатным алкоголем, а дозами — настолько большими, что люди умирали от отравления количеством спирта, который вроде бы предназначен для питья. Но сама фраза: спирт — для питья…
— То есть имеет значение количество и качество?
— Да. Ну вот пьют фунфырики, какие продавали в промтоварах. На этикетках колосья рисовали — возникала аналогия с пшеничной водкой. Вот когда переходят на эти фунфырики — считай, всё: у человека полгода на размышление, если он не прекратит или кто-то из родственников не притащит его за шкирку в больницу.
— Спиться может любой человек, который начнёт злоупотреблять?
— Предрасположенность к этому определяет наследственность. Если наследственность жёсткая — с двух сторон, то есть пьют и папа, и мама, то зависимость разовьётся в течение года-двух. Бывает, что мама к алкоголю вообще не притрагивается, ну, скажем, в силу воспитания или условий, в которых росла: насмотрелась в детстве ужасов от пьющего папы и решила, что в жизни не притронется к алкоголю, — но она носит в себе это свойство слабости к алкоголю и может передать его своему потомству. Вообще, если у человека до 30 лет есть проблемы с алкоголем, то, не расспрашивая его, можно сказать, что у него наследственность с двух сторон. Если проблемы начались между 30 и 40 годами, то — с одной стороны.
А если у человека крепкая наследственность, но его испытывают на прочность — попал в плохую компанию, например, — то, конечно, нет гарантии, что он не станет алкоголиком.
— Наверное, и некоторые профессии могут испытывать человека на прочность в этом смысле?
— Да, есть профессии, которые просто толкают на употребление алкоголя. Музыканты, артисты, экспедиторы, которые работают с алкоголем близко, продавцы. Кстати, спортсмены — особенно, когда карьера заканчивается. Профессии, в которых человек на работе сталкивается с негативом и всякими несправедливостями. Когда в коллективах отношения недушевные. Такой эмоционально тяжёлый характер работы толкает на это.
То есть причин, по сути, две — наследственность и некоторые вот такие особенности работы. И бывают ведь хорошие люди, мастеровые. А вот раз — и деградируют.
— Как раз хотела спросить про талант. Сколько зависимых людей среди известных творческих личностей…
— И это очень обидно. Про это нигде в учебниках не написано, никаких научных работ по этому вопросу нет, это моё личное наблюдение: склонность к алкоголизму порой сопряжена со способностями. Когда человек что-то может, чего не могут другие, умеет или знает. Среди пациентов таких случаев много. На кладбище зайдёшь и видишь: этот человек вот такой был мастер — умер от алкоголя, другого, третьего такая же судьба постигла… Им всё казалось, что у них есть время на размышление. А оказалось, что времени-то и нет. Катастрофа, обвал случается враз, и потом уже не подняться.
— Ковид как-то повлиял на работу с пациентами?
— Практически парализована профилактическая работа. Раньше мы выходили в коллективы, школы, работали с молодёжью. Сейчас из-за ограничительных мер не можем этого делать. А это важно. Потому что лечение — это когда мы имеем дело с готовым продуктом — людьми, у которых уже есть зависимость.
— С каким службами вы сотрудничаете?
— Мы сотрудничаем с ПДН. Это такая цепкая организация, которая не спустит, если поступил сигнал, что мамаша злоупотребляет, ребёнка оставляет. У них большие полномочия, они могут войти в любой дом хоть днём, хоть ночью, если права ребёнка нарушены. Вот таких мамаш они к нам присылают, мы с ними работаем.
— То есть принудительное лечение возможно?
— Да, когда затронуты права ребёнка.
— Много артёмовцев обращается за помощью к вам как к доктору?
— Сейчас у многих есть опасения, что их обращение к наркологу станет поводом для препятствия при трудоустройстве или получении прав. И эти опасения в настоящее время небезосновательны. Дело в том, что раньше была врачебная тайна, только специальные работники могли об этом знать — работники суда, например. А сейчас в электронном виде можно посмотреть, кто обращался к наркологу. То есть сейчас обратиться к наркологу — это значит сказать: у меня проблема. Причём публично сказать. При этом у человека проблема ещё в начальной стадии, но он будет это скрывать. Пока нас ещё не заставляют вести электронные карты, но факт обращения уже фиксируется. И люди боятся обращаться.
— Тема деликатная. Наверное, некоторые диагнозы не должны быть представлены в общем электронном доступе.
— Электронная форма работы где-то даёт облегчение врачу, но здесь нужна какая-то коррекция. Потому что это будет до поры до времени. Столкнёмся с ростом заболеваемости, а пациенты по бабушкам будут ездить — зашёптывать эту проблему. Нам это очень вредит.
— Как заполняется стационар? На какое количество пациентов сейчас он рассчитан?
— У нас в стационаре всего 20 коек — 10 наркологических и 10 психиатрических. Но в стационар людей идёт всё меньше — тоже из-за опасения огласки. Особенно из числа работающих — это может закрыть дорогу в профессии на год-два-три. А ведь среди таких пациентов есть люди, которые после лечения достигают состояния ремиссии и могут работать лучше многих. Потому что они, как правило, стараются компенсировать свою вину. Да и запил человек, может, потому, что радеет за дело и не может на определённые вещи спокойно смотреть. Он подлечится, получит ремиссию и лет пять пить не будет.
— С женским алкоголизмом как обстоят дела в Артёмовском? Он ведь отличается от мужского?
— Женщин-алкоголичек больше сейчас, чем было раньше. Причём среди пациенток встречаются, так скажем, статусные женщины: у неё может быть своё частное дело, хороший автомобиль, хорошая одежда, много денег. Но вот эти современные мужские нагрузки играют свою роль. И зависимость у женщин формируется в два раза быстрее. Знаете, были такие ситуации. Мужчина выпивает, женщина терпит. Потом ей это надоедает, она решает: дай-ка попробую быть с ним на одной волне. А через год муж прибегает: что с ней делать, она пьёт!
У женщин сложнее достичь ремиссии, потому что причины для выпивки глубже. И, кроме того, у мужчин всегда есть мама, сестра, дочь, жена — есть мощная женская поддержка. А у женщин — мама, ну и то не всегда, мама может не знать, ну, подруга какая-нибудь, и всё.
— Родственники могут привести алкоголика и принудить лечиться?
— Принудить — нет. Есть ещё такая форма — по решению суда. Человек что-то натворил, и суд может вменить ему в обязанность пройти лечение. Таких всё больше — это у нас самое активное поле деятельности. Но с такими очень трудно — они формально лечатся.
— В отделении какой режим?
— Мы не можем никого удерживать. Только таких пациентов, которые опасны. Как правило, это пациент в психозе, когда он ничего не соображает, у него видения, он слышит звуки. Сюжеты этого психоза на 99 процентов страшные — угрожающие, тревожные. Человек в таком состоянии, даже самый спокойный, может начать «защищаться». Он может вооружиться — кусок стекла взять в руки или ещё что-то. Такие люди, конечно, опасны, мы их изолируем. Но как только человек приходит в себя, то приобретает все права и в любой момент может сказать: всё, не хочу — и уйти.
У нас никаких полномочий нет. Я понимаю, что он ведёт себя ужасно: не работает, отбирает пенсию, измывается, его мать просто измотана, но ничего с таким не поделаешь — руки коротки. Мне таких мам очень жалко. Говорю: выгоняй его. «Так куда же я его выгоню? Кровинушка. Я ведь сама виновата, что он такой». «Почему ты виновата? Ни в чём не виновата!» Но они считают, что это их крест, и готовы нести его.
— Психологическая помощь есть в отделении?
— Да, у нас два грамотных медицинских психолога. В основном психологическая помощь применяется для психодиагностики. Вот пришёл алкоголик, и психолог выясняет степень сохранности личности: есть ли возможность его реабилитировать, чтобы он снова стал полноценным членом общества, есть ли у него планы на работу, на жизнь и какая коррекция возможна.
— С родственниками психологи тоже работают?
— При необходимости — конечно.
— Евгений Геннадьевич, давайте прямо сейчас напишем, как попасть на приём к наркологу: как людям проще обратиться за помощью?
— Амбулаторный приём ведут два кабинета. На Буланаше в поликлинике специалист ведёт приём для жителей Буланаша, Красногвардейского, Соснового Бора и Писанца, а я веду эту часть — город, станция и прилегающие сельские территории, принимаю в поликлинике ЦРБ, кабинет 8. Даже мой личный номер телефона висит на двери — хоть так люди решатся обратиться за помощью. Звонят и спрашивают: можно мы придём, а что будет, если вы нас запишете? Ну, я уже говорю: приходите, фамилию не спрошу, просто консультация. Есть проблемы — позвоните, с 8 до 17 в рабочие дни я отвечаю на эти номера…
Пока мы разговаривали с Евгением Геннадьевичем, в кабинет не однажды постучали: в коридоре ждали люди. Возможно, ещё не официальные пациенты, а просто «спросить», просто «проконсультироваться». Но скольким таким неформальным способом, через личный номер телефона, конфиденциальный приём, уже помог доктор Пьянков за 26 лет работы наркологом. Наверное, в такой беде, как алкоголизм, для попавшего в неё понимание со стороны врача важно не менее, чем его профессионализм. Думается, пациенты доктора Пьянкова находят в нём и то и другое.
…Если хотели обратиться наконец за помощью, но до сих пор не решались, сделайте это сейчас.
