Прошло почти два года, как закончилась война. Кому повезло больше — вернулись домой здоровыми и уже осваивались в мирной жизни. У кого война отняла здоровье, сделала инвалидами — появилась надежда на родных и близких, что и они, даст Бог, найдут в этой жизни своё место. Намного больше было тех, кто ещё не смог смириться с потерями и частенько с грустью и глубокой душевной болью смахивал с лица катившиеся слёзы. Надежды на то, что отец, сын или муж вернётся с войны домой, таяли с каждым днём.
В то самое время мне было уже пять лет. Мы с мамой жили вдвоём в ветхом домике с пристроенными дощатыми сенями. Окон на дорогу в доме не было. Если что-то интересное там происходило, посмотреть можно было только через щели в сенях.
В один из дождливых дней мы сидели с мамой дома. В расставленные по разным углам тазы и вёдра скучно капала с потолка вода. Дождь уже перестал. Я возился на широкой старинной лавке со своей любимой игрушкой — медвежонком, из которого кое-где уже высыпался опил. У мамы было своё занятие. Она часто открывала свой маленький сундучок и перечитывала письма отца с фронта, подолгу рассматривала довоенные фотографии. Неожиданно на улице послышался всё приближающийся шум двигающегося трактора. Шум становился всё сильнее и уже не был похож на тракторный. Земля задрожала, с потолка посыпалась земля. Мама выбежала в сени и прильнула к щели. Я испугался, начал кричать. Через минуту всё стихло так же быстро, как и началось. Что это было?
По улице Пушкина в Бурлаках села Покровского лихо прокатил танк. С него было снято не только орудие, но и башни не было, однако переполох от его визита на тихой сельской улице возник небывалый. На дорогу высыпали ребятишки, женщины, оставшиеся в живых мужики. Откуда взялся этот танк и куда торопился — совсем другая история. Скажу только, что на месте механика-водителя сидел молодой парень, назвавшийся впоследствии Николаем. Назваться парню пришлось уже на обратном пути. Танк, использовавшийся как тягач, тянул несколько лесин и остановился у колодца. Посмотреть поближе на диковинную машину снова собрались люди. Вот тут и приметил Николай Кубышкин среди собравшихся вокруг необычной машины людей свою судьбу.
Когда стало ясно, что ход войны уже ничто не сможет изменить, а производство танков, самолётов и другого вооружения необходимо продолжать, руководство принимает решение о направлении на оборонные заводы часть личного состава, в том числе для высвобождения женщин от тяжёлого труда. Вот так и попал на «Уралмаш» Николай Кубышкин — бывший фронтовой шофер, обеспечивавший под обстрелом и бомбежками сражающиеся с противником войска всем необходимым.
В деревеньке «Заболотье» в своё время было создано подсобное хозяйство Уралмашзавода. Вот и попал туда Николай Кубышкин с танком и стал жителем села Покровского.
Вскоре, после событий с танком, Николай Александрович Кубышкин трудился уже в мастерской колхоза имени Калинина. Он часто брал меня с собой. С ним было намного интереснее, чем на работе у мамы. На колхозном хоздворе располагались мастерские, кузница, стояло много нуждающейся в ремонте сельхозтехники. Со всем этим мне было интересно знакомиться. В то время МЫ ВДВОЁМ уже преодолели «вето» мамы на звание папы, и нам было не скучно. На все помещения было почему-то только три человека: я, кузнец и мой новый папа. (Лет с 20 я стал называть его «батя»).
«Мы» собирали для колхоза «полуторку», которую в разобранном виде, без кабины и кузова (мотор был отдельно в ящике), он сумел выпросить для колхоза на Уралмашзаводе. Когда, после долгих мытарств, машина поехала, я был её первым пассажиром. Не очень часто, но иногда он брал меня в кабинку, если ехать было недалеко, а на полевой дороге даже «порулить» давал.
Батя оказался порядочным мужиком и верным мужем, когда маму на три года отправили в лагеря. Это случилось в ноябре 1947 года.
История печальная для всех троих, но не трагедия. Многие сельчане сочувствовали Клавдии. Когда я пришёл работать на радиозавод, секретарём парткома там был человек, вынесший приговор моей матери. Я его простил и называть не стану.
При первой же встрече на мои слова: «Я вас знаю», ответил:
— Я тоже знаю тебя, Эдуард. И даже знаю, о чём ты хочешь меня спросить. Маму твою хорошо знаю. О ней часто в газете пишут. Я помню даже, что на суде ты не заплакал, хотя тебя заставляли. Сегодня за тот необдуманный поступок дадут выговор, возможно, строгий, в худшем случае уволят, а тогда…
После непродолжительной паузы сказал вполне откровенно:
— О себе думал. Времена были другими. Надеюсь, поймешь.
Тогда, обдумывая наш разговор, я действительно пожалел его. Ведь такие вопросы бывшему судье задавал не я один. С такой «ношей» за спиной жить сложно.
У родственников сразу поднялась суматоха. Боялись за хозяйство, за корову. Обо мне судачили, где буду жить, когда сбежит Николай.
А он никуда не сбежал. Первый год он меня никому не отдал. Потом сдался на натиск бабушки. Сдался не потому, что приёмного сына не надо, а потому, что работал он в ту пору уже на радиозаводе. Пригородный поезд — «литер» — уходил рано, приходил через 12 часов. Соседи в первое время, жалея меня, брали к себе. Понимая, что я не всегда сыт и много «болтаюсь» по улицам, он нанял мне няньку. Её работой через два месяца остался недоволен и отдал меня на житьё к бабушке и дедушке.
Через какое-то время, соскучившись по родным местам, по другу Саньке, я пешком, по железнодорожной ветке, отправился в «самоволку» в Покровское, прихватив с собою маленькую подушечку-подарок от мамы. Мой новый папа, к счастью оказавшийся дома, был и обрадован и испуган одновременно. Такого «подвига» от меня никто не ожидал. Особенно я подвёл бабушку Александру. Она уже нигде не работала и за детьми присматривала именно она. Буквально на другой день папой был решён вопрос о моём новом месте жительства. Он отвез меня к маминой тётке, где недели через три меня нашла бабушка Александра и вновь забрала к себе. Отец постоянно заботился обо мне. Собственными руками делал на заводе и покупал игрушки, присылал цветные карандаши, альбомы для рисования, детские книжки. Читать меня научил дед Степан ещё до школы.
Иногда мама просила мужа привезти на свидание меня. Я и сейчас «вижу» барак в алтынайской зоне, нары, на которых сидели и лежали женщины. В бараке было чисто. (Но «параша», извините, тоже была). Все чем- то занимались в свободное от работы время. Кругом висели и лежали вышивки, поделки. Долгое время хранились у меня и мамины вышивки типа: «Спокойной ночи, любимый сыночек» на наволочке или «С добрым утром!» — на полотенце. Режим в зоне был, но либеральный. Батю в зону не пускали, а я бывал даже на работе. На угольной шахте в «баженовской» зоне побывал даже на подъёмнике. Было страшно, но я ведь уже в школу ходил и страха не показывал. Мама управляла этой сильной машиной, которая поднимала из шахты вагонетки с углем, загоняла их на опрокидыватель, уголь сыпался прямо в вагоны. Срок её освобождения приближался, но конкретной даты я не знал.
Мама возвратилась, когда я пошёл во 2-й класс. Октябрь 50-го был тёплым и солнечным. В один из таких дней мы с дедом Степаном читали какую-то толстую книжку, а у бабушки Александры в руках были спицы, она вязала. В дверь постучали. На стук поднялась бабушка.
— Можно к вам? — женским звонким голосом спросили у дверей.
— Можно, можно, — ответила бабушка, ещё не дошедшая до прихожей.
— Какой знакомый голос, — говорю я деду и бегу в прихожую.
Радостные и счастливые, хоть и со слезами на глазах, там стояли моя мама и мой папа.
Самый трудный и самый важный период в жизни нашей семьи остался позади. Благодаря родным и близким людям, благодаря, в не меньшей степени, моему папе — Николаю Александровичу.
Благодаря этому человеку я многое узнал, многому научился. Ещё в начальной школе с его помощью учился выпиливанию лобзиком, который достался мне от моего родного отца Леонида Степановича. Пилочек к лобзику в те годы найти было не просто, и папа сам делал их для меня. Скоро я стал дарить родным рамочки и полочки, а позднее выпилил на модель для памятника покровчанам — участникам Гражданскои войны все буквы на четыре стороны.
Вместе с папой, который в 53 году купил фотоаппарат «Любитель», я начал учится фотографировать и печатать фотографии, что в последствии стало даже основной моей профессией.
Отец, приезжая с работы, вынимал из кармана пачку газет, в числе которых обязательно была «Пионерская правда». Так, совсем незаметно я стал интересоваться её содержанием, а «Пионерка» в наше время делала доброе дело. Она воспитывала и детей, и тех, кто с ними работал.
Многие жители села в 50-е годы приглашали Николая Александровича для настройки телевизионных приёмников, которые только начали появляться в продаже. Он же устанавливал и настраивал первый телевизор в Покровской школе.
В 54 году у нас появился музыкальный центр с вынесенными динамиками, проигрывателем и микрофоном. Он сделал его сам.
Мой родной отец, по свидетельству его родителей, односельчан, мамы хорошо играл на гитаре и гармони. Когда я жил у бабушки, гармонь его стояла на комоде под салфеткой. Её хозяином теперь был его брат Александр, который запрещал мне строго-настрого трогать инструмент. Только благодаря бабушке я все-же извлекал первые звуки из гармони, и она первая наставляла меня, что гармонисты в игре «по одной пешке не жмут», лучше сразу по две и три.
Первый баян по инициативе папы Коли и его непосредственным участии купили мне в 56 году. В 58 году с позволения Аркадия Матвеевича Волкова — моего учителя и художественного руководителя Покровского районного Дома культуры, я уже частенько играл на танцах для молодёжи. Когда захотелось через 5 лет поменять тяжёлый оркестровый баян на популярную марку «тульский», то поехали искать дефицитный товар в Свердловске вместе с батей. В этот раз деньги на баян заработал я сам. Теперь я играл бате его любимые вальсы и фронтовые песни, а маме — лирические песни. Они очень любили слушать баян.
Батя способствовал мне даже в любовных делах. Однажды сидел я за уроками (заканчивал в то время 10 класс). Мы с мамой ждали возвращения его с работы. Дверь открылась в положенное время и на пороге появилась смущённая, но улыбающаяся Аля. Он заметил моё отношение к ней на дне рождения и уговорил зайти в гости при случайной встрече в пригородном поезде.
Когда пришла пора создать семью, самым активным организатором свадьбы был батя — Николай Александрович. Мне было хорошо заметно, что он в течение всей своей жизни держал нашу семью в поле зрения, за что все мы его помним и чтим, как чтим и благодарим маму Клавдию Евстегнеевну за достойный выбор в свое время.
— Об отце помни всегда, он воевал и погиб за вас, — не раз напоминал мне Батя. Я благодарен ему за то, что он все годы жизни называл меня сыном и никогда на называл пасынком. На стене в моей квартире висят портреты двух отцов. Леонид Степанович отдал за нас свою жизнь, Николай Александрович, во многом, свою жизнь посвятил мне и моей семье, где к нему, как родному, относились дети, внуки и правнуки.
