И она у него получается не то, чтобы какая-то нестрашная, — обыденная, что ли. Хотя и ранен он был, и в разведку ходил, и гибель людей, разумеется, видел. Всё это было в его жизни совсем недавно — неделю назад, когда он находился в Докучаевске. А это первая линия противостояния ополченцев и украинских военных, практически — одна из главных точек, где сейчас Украина распадается на два разных государства. И там, на Донецком фронте, стреляют постоянно.
Но сегодня за окошком артёмовский март и синее небо, и капель. И всё хорошо, потому что молод, потому что жив и вернулся.
Он пощипывает свою бородку а-ля-чеченец и спокойно отвечает на мои вопросы. И я по привычке включаю диктофон, хотя совсем не собираюсь поначалу ничего писать: просто слушаю — меня грызёт желание понять, что же увидел наш артёмовский парень там, в Новороссии. Увидел изнутри, находясь в качестве ополченца на самой передовой этой непонятной и мучительной войны.
А потом всё-таки пишется.
— Борода — это мода среди ополченцев такая?
— Ну да, многие такую отпускают — на чеченский манер.
— Чеченцы, кстати, воюют в Новороссии? О них много говорят украинцы.
— Да. Чеченцы, осетины, абхазы. Нормально воюют. Они такие другие немножко — горячая кровь, храбрость кавказская. Укропы их боятся, психологически очень сильно на них присутствие кавказцев действует. В бинокль смотрят: ага, борода — значит, чеченцы, паника начинается. На позиции у нас замкомандира роты специально большие колонки выставлял. Слышимость — на многие километры, там же ровные степи, поля. Мы утром и вечером включали намаз. И они верили, что здесь стоят чеченцы. Слухи, что на позициях чеченцы, псковские десантники и омский спецназ, специально распространялись и поддерживались. Чтобы боялись. Информационная война такая.
— А местных много в ополчении?
— Докучаевских? В нашей роте в основном макеевские. Кого ни спроси, все с Макеевки. Или из Донецка. Из самого Докучаевска одного только знал с наших позиций. Он домой постоянно ездил. Дело в том, что он ещё депутат от коммунистической партии (сейчас называется Союз левых сил Донбасса). И он больше занят тем, чтобы для города что-то сделать. У него команда волонтёров, они помогают пенсионерам, пострадавшим. Патрулируют, когда ходят корректировщики, ракеты пускают. А один у нас из Николаевки — это от нашей позиции всего километра два, но там укропы, и он домой зайти не может.
В ополчении большинство, конечно, свои, местные. Но много и из России добровольцев, есть испанцы, французы, сербы, поляки…
— Поляки вроде, принято думать, на стороне Киева воюют?
— И на стороне ДНР тоже. Они целым подразделением приехали воевать. Национал-большевики, что ли, крайне левые. Очень много парней с оккупированных территорий. Из близлежащих — из Волновахского района, например. Командир роты, он погиб в январе, из Мариуполя был. Есть одесситы даже.
На той стороне тоже россияне воюют, едут наёмниками за большие деньги — в батальонах нацистских у Ляшка, у Коломойского нормально платят.
А так, если на стороне ДНР больше добровольцев из России, то с другой стороны, естественно, больше всего поляков и прибалтов. Видимо, тоже за идею воюют. Неважно, за кого. Главное, что против России, против русских.
— Докучаевск — большой город?
— 20 тысяч населения было до войны, маленький городок. Красивый, светлый, чистый, но от обстрелов сильно пострадал. По Докучаевску накладывали так… По нам, по позиции, десять процентов, остальное — по Докучаевску. Задача какая? Гражданское население настроить против нас: пока здесь ополченцы стоят, по вам стреляют, скорей бы они отсюда ушли.
— Справляются с задачей?
— Такие настроения есть: зачем всё это начали, надо было по-другому, надоело под обстрелами жить. Есть и такие, кто за единую Украину открыто высказывается.
Но большинство за ДНР, за Новороссию. Потому что это сейчас украинские военные себя начали нормально вести, а поначалу с такой стороны себя показали, что сейчас никто не хочет с ними жить. Ни с ними, ни с киевской властью.
Хотя зверствовали в основном каратели из «правого сектора». Город сначала войска занимали, потом приезжал «правый сектор», начинал порядки наводить. Им всё по барабану, они хозяева, им всё и везде можно. Они и в бой-то идут, обколотые какой-то американской наркотой психотропной.
Ну а вообще, конечно, от командиров много зависит, от самих людей, как они ведут себя. Медсёстры рассказывали, что у них лечились укропы раненые, причём с батальонов, с нацгвардии — не хамили, не грубили, не угрожали. Зато жители говорят: как укропы в город зашли, первое, что сделали, начали палить холостыми патронами в разные стороны. Человек же сразу не поймёт, холостыми стреляют по нему или нет. Кто-то вообще не поймёт. Факт тот, что стреляют. Направляют автомат и стреляют. Садизм, в общем.
— Как люди живут в ДНР?
— Народ вроде и под обстрелом, под бомбёжками постоянно, зарплату не платят по много месяцев, а с другой стороны — в магазин придёшь, люди есть, покупают, жизнь идёт.
Но тяжело им. Особенно пенсионерам. Зимой ещё были объявления, по вопросу начисления пенсии приглашали в Волноваху (это районный центр), там много было пенсионеров, тысячи людей толпились на улицах. А потом отказались платить: ага, ДНР, давайте сами. Так что люди без пенсии живут. Там платят, а тут, где нашими войсками занято, не выплачивается.
Иной раз в магазине ребёнка подведёшь: выбирай — и купишь ему чего-нибудь. А то бабушка какая подойдёт: не дадите пару гривен? Дашь десять-двадцать — на них хоть что-то можно купить.
— Ополченцам в этом плане полегче?
— Мы питаемся нормально — грех жаловаться. И одетые, обутые. Ну приходится иной раз в холоде спать. Но мы осознанно на это шли — мы же военные, а вот гражданское население жалко.
— Вообще как у вас там, на передовой, быт налажен?
— Живём в бывшем производственном помещении, там были склады со взрывчаткой — оно вполне в пригодном состоянии, с крыши не капает, электричество есть, обогреватели есть, печки. Вот с водой проблемы, за водой ездили каждое утро. Собирали ёмкости — бутыли, фляги, канистры — ехали за водой в карьер, там ДК Докучаевского комбината, у них баня, насосная. В баню кто захотел, знают, что утром машина идёт за водой, садишься и едешь. А потом укропы разбомбили насос, и за водой пришлось в село ездить. С электричеством не раз были перебои, они бьют по подстанциям и трансформаторам. Но самое большое — это мы дней пять без электричества просидели. Холодно, сыро — от моря же всего 70-80 километров. С поста приходишь — света нет, обувь не просушить. На пост идёшь, мокрую обувь надеваешь. Ребята простыли, затемпературили.
— Про дом в таких условиях особенно хорошо думается, наверное?
— Конечно, про дом в любых условиях думается. Ну не так уж, чтобы постоянно и сильно — иначе можно с катушек съехать. Я старался в свободное время больше с командиром общаться. У меня взводный — он со Снежного сам, разведчик, десантник, в военном деле грамотный. И для себя полезно — чему-то научиться, опыта набраться. И у командиров — у них между собой другие разговоры, чем у солдат. С солдатами, конечно, весело, они ахинею всякую несут, чтобы не скучать, ржут. А командиры больше: куда пойдём, каким путём, в каком составе? Что с собой будем брать?
— Любая война сопровождается финансовой и экономической неразберихой, переделом собственности. Понятно, что в Киеве такие процессы идут непрестанно, а в Новороссии подобные явления тоже имеют место?
— Есть такое тоже. Воюют-воюют — вроде всё по-честному, вроде все вместе. Но вдруг начинаются какие-то бандитские разборки, передел сфер влияния, особенно казаки любят этим заниматься. Могут приехать на шахту и сказать: вы теперь платите нам и живёте спокойно. Но шахтёрам же кто-то должен зарплату платить, раз они работают, а то, что их крышуют, — им от этого ни холодно ни жарко.
Комбинаты, предприятия, шахты стараются заграбастать. Есть такие.
Есть те, что успели под шумок занять мягкие кресла. И теперь на чём угодно стараются нажиться. В том числе на солдатах, которым платят с задержкой, с горем пополам. Солдатам семью кормить надо, они увольняются. А я не понимаю, чем люди руководствуются, из каких побуждений они это делают? Кто их будет защищать, если укропы придут? И куда им тогда эти деньги? В могилу или в тюремную камеру? Раз они какие-то должности занимают, в подвалах им не отсидеться.
Но есть командиры, руководители, которые заинтересованы в другом, которых все уважают. Допустим, если мы были в прямом подчинении у Захарченко, у нас и мысли не было такой, чтобы крышевать. Наоборот, сами помогали жителям и волонтёров набирали, пацаны, молодежь — они очень большую работу проворачивают. После обстрелов быстренько по городу пробежали, где у кого что повредило, где стёкла побиты. Быстренько организовались, насобирали — через знакомых, ещё как-то, через командиров сбор средств идёт. Починили, что можно, — хотя бы плёнкой окна затянули.
А вообще много людей взялось за оружие из числа тех, кому оружие брать не стоит. Но что делать, нехватка живой силы. Какой бы он ни был, в бой-то он всё равно идёт. И наравне с другими воюет.
— Я поняла: к Захарченко с уважением бойцы относятся. А к бывшему министру обороны Стрелкову?
— Ходят упорные слухи, что Стрелков может вернуться. И многие его ждут. Кто-то ругает, говорит: при Стрелкове Славянск сдали, Краматорск сдали… А те, кто воевали под его началом, ждут его возвращения. Говорят наоборот: пока был Стрелков, побеждали. А потом обратно откатились. При Стрелкове пол-Мариуполя уже освободили, до середины города дошли. Потом им дали приказ отходить обратно. И опять от окраин Донецка пришлось двигаться.
Захарченко молодец, мужик настоящий. Он у нас на позиции был. Командование так называемое боится к нам на позицию приехать лишний раз, потому что она самая передовая. А он не раз и не два бывал на передовой, ранен был в Дебальцево.
— Разница между ДНР и ЛНР какая? Только территориальная?
— Разница есть. Вроде всё то же самое, люди решили отделиться, создать свою республику, но в ЛНР всё более организованно, более сплочённо. Они и воюют как-то по-другому, совместно и успешнее. Взять Донецкий аэропорт, по которому всё ещё стреляют и укроповские позиции сразу за взлётно-посадочной полосой начинаются, и Луганский аэропорт, который за два часа взяли. Луганск освободил больше 60% своей территории. В Донецке же идёт вот такая изломанная линия фронта. В Дебальцево был котёл, так именно с Луганской стороны всё быстро организовали и быстро ударили. Может, командование более здравомыслящее, может, у них нет таких переделок, группировок.
— Ты встречался лицом к лицу с противником?
— Нет, не довелось. Они же стоят точно так же, как мы, на позициях. Дали приказ — выполняют, стреляют. Потом, правда, рассказывают, что зачастую не знают, куда. Я в это мало верю. Как не знать, куда ты стреляешь? Перед тобой позиция, где солдаты, а дальше — город. Единственное, что им вдалбливают, наверное, что в городе сепаратисты, боевиков полный Докучаевск, и туда надо стрелять… А так — ну не дебилы же, чтобы стрелять по гражданским. Но в последнее время лучше себя стали вести. Чувствуют, к чему всё идёт, наверное.
— К чему?
— Думаю, скоро начнётся наступление на Южном фронте — Волноваху будут брать в котёл. По данным разведки, в Волновахе где-то порядка 18 тысяч украинских солдат. В Дебальцево было 8-9 тысяч, а тут 18. А может, с Мариуполя начнут, его будут брать точно — это выход к морю, портовый город.
Возьми Волноваху в котёл сейчас, я уверен, укропы опять начнут в плен тысячами сдаваться, как в Дебальцево, бежать, кто куда сможет. Они оттого срочников и отвели, потому что видят, что попахивает котлом, а значит, срочники будут сдаваться. Вместо них на передовых позициях стоят сейчас нацики, правосеки.
— Как видишь развитие событий дальше? Минские договорённости решают проблему?
— Я так понял, что Захарченко не намерен что-то им сдавать, потому что по соглашениям предполагается, что у ДНРовцев останутся только территории, которые уже ими заняты, — остальное отойдёт к укропам. Это во-первых. А во-вторых, они же так и не признают эти республики. Они хотят, чтобы ДНР и ЛНР стали автономией. На это никто не согласится. Если даже верхушка заявит о согласии — опять начнётся партизанская война. Причём разговаривал в больнице, где все равны и между собой общаются, с мужиками из разных подразделений — «Восток», «Оплот», «Сомали», «Спарта» и пр. Настроены так: если командование вдруг вздумает сдать, пойдёт против народа и ополченцев, они собираются вместе — и на Донецк. Чтобы сделать всё так, как изначально планировалось: самостоятельные Донецкая народная республика, Луганская народная республика…
— По границам областей разделиться с Украиной?
— Много и тех, кто настроены идти дальше — Запорожье, Харьков, Одесса. Кто-то вплоть до Львова, до польской границы. Не для того, чтобы кого-то там наказывать. Хотя, если честно, хочется, чтобы запад Украины почувствовал на себе, что такое в подвалах под обстрелами лежать каждый день по много часов подряд.
— От России чего ждут в Новороссии?
— Что Россия поможет войсками. Воевать очень тяжело, приходится выкручиваться, потому что там в десятки раз численное превосходство. Техника нужна. Военной помощи ждут в первую очередь. Ждут, когда наконец признают. Два референдума уже было, но никак не признают, только Южная Осетия. Считают, когда Россия признает, всё пойдёт по-другому. Хоть некоторые и говорят: ну что Россия? изначально не помогла и вряд ли уже поможет. А сами на Россию всё равно надеются в душе-то. А на кого им ещё надеяться?
— Как думаешь, долго ещё продлится эта война?
— Мне кажется, месяцев шесть-восемь, и всё должно закончиться. Сейчас тепло — я в последние дни в тельняшке одной ходил, — поля начали пахать, пока возможность есть. Сейчас всё зазеленеет, и на месте стоять — не вариант. Отступать нельзя. Значит скоро начнётся наступление. Летом будут активные боевые действия, а к осени всё должно закончиться.
— Надеюсь, ты обратно на Донбасс не вернёшься? Свой долг интернациональный уже выполнил…
— Со мной тут, дома, воспитательную работу провели. Не поеду — семья, ребёнок всё же. Да и можно отсюда помогать — есть варианты. В такой помощи Новороссия тоже нуждается.
Ну вот. Задавать моему собеседнику вопрос о том, зачем он вообще воевал на не нашей всё же войне, я не стала. Может быть, потому, что мне это и так понятно. Потому что дед фронтовик, оставивший на Отечественной своё здоровье, воевавший под Москвой и Сталинградом, потому что для отца понятия Родина и справедливость — не пустой звук, потому что так воспитывали и воспитали. Потому что у него такая правда и такие ценности, и он уверен, что иногда свои убеждения надо отстаивать с автоматом в руках.
Теребя «чеченскую» бородку, он горько говорит ещё об одном уроке этой войны:
— По-другому начинаешь смотреть на многое. Поначалу жалко было беженцев, которые с Донбасса едут и едут, а сейчас я понять не могу: как это — один парень приехал, другой. Да зачем они приехали? Почему пацаны отсюда едут добровольцами, погибают на их родной земле, а они взяли и сбежали? На что они рассчитывают? На то, что всё успокоится, и они вернутся на всё готовое? Ну и кто они после этого? Я понимаю: старики, женщины, дети — не пойдут же они воевать, но вот эти…
Мы заканчиваем разговор. За окном мирно синеет март. И не хочется думать о войне. И верится, что мой собеседник уже своё отвоевал, что ни он, ни другие его сверстники больше не будут смотреть смерти в лицо.
Я так надеюсь на это. Верю ли?