В сердце смятенье, в душе кавардак. Я понимаю, что кто-то чудак: в доме стоят батареи, но отчего-то не греют.
А за окошком то дождик, то снег. И двадцать первый давно уже век, а оттого не согреет нас печь, и невозможно огонь нам разжечь. Ну не в пещере же, блин, — цивилизация, Зин.
Можно, конечно, всем выйти во двор, там развести первобытный костёр. Ручки и ножки к костру протянуть. В полном блаженстве уснуть. Лечь, правда, негде и твёрдо сидеть, и сериалы охота смотреть. В общем, костёр не пойду разжигать – могут пожарные доблестно спать. Я сто одьял на себя натяну – тоже, возможно, усну.
В сердце смятенье, обида, как кол. Я понимаю, что кто-то козёл: и что, на самом-то деле, нас очень сильно нагрели.
Как предысторию всю рассказать? Осень приходит внезапно. Как тать. И невозможно никак угадать, где и когда её ждать. Главное, думаешь: вдруг пронесёт? Вдруг да раздумает, к нам не придёт? Может, и нас ждёт конфета: будет нам вечное лето? О потеплении все говорят. Может, не Белое – озеро Чад плещет волной под Покровским селом? Может, уже, а совсем не потом? Может, от ужаса очи задрав, бродит по улице Мира жираф?
Все эти грёзы пройдут в октябре. Я просыпаюсь: весь мир в серебре. Всё в серебре: и земля, и листы, и телефон, табуретка и ты. Думаю, где-то спящий глава инеем тоже присыпан едва. Встанет: мурашки по коже. Скажет: не Африка всё же. У-у-у, холодрыга какая вокруг! Где же ты, слесарь, любезный мой друг? Ну почему батарея нагло стоит и не греет?
В сердце смятенье бурлит, как компот. Я понимаю, что кто-т идиот. Но не врубаюсь я что-то: как обойти идиота?
Дальше о том, что меня потрясло. Знаю теперь, кто включает тепло. Тем, кто задрыг и дать дуба готов, на помощь спешит премьер Кокшаров. Был приговор Кокшарова суров: освободить обещал от постов. Молвил: «Манякин, смотри, ведь ты ж среди первых на вылет. Если ты хочешь остаться у дел, чтоб до шестого народ обогрел!» Премьер – за главу, глава — за рубильник. Амба тебе, холодильник! Мэр наш Манякин премьеру назло в город впустил до шестого тепло. Перекрутился наш ловкий глава. И вот батареи теплеют… едва.
В сердце смятенье. Не греют носки. И я понимаю, кто дураки.
Как только радостный вопль отзвучал, теплоноситель в ведро зажурчал. И вот уже сотое скоро ведро с чугунной прохладцей встречает ребро. И тщетно я жмусь к батарее: конечно, не лёд, но не греет. Вторая неделя, как дали тепло. И скалит отчаянье злое мурло. Ведь скоро зима, а не осень, но дома по-прежнему восемь.
Скоро квитанции мне принесут, и я зареву, как увижу талмуд. «За что? – хрипло выдохну стон и вопрос. — За красные руки и синенький нос? За лязг мой зубовный и крупную дрожь мне сумму, УК, ты по полной несёшь?»
Зато в шоколаде до пят умный мэр – его не обидит противный премьер. Он просто герой, он луч света во тьме. А мы, как обычно, остались в…
Впрочем, ему не желаю я зла, хотя я отвечу ещё за козла (да, кстати, козёл-то ваще ни при чём, он просто для рифмы в рассказ сей включён). Ему я желаю: от нас вдалеке, без наших проблем жить на знойной реке, у озера Чад, там, где бродит жираф, где нет батарей, потому что жара. И пусть навсегда, среди сладостных грёз, забудет наш город, замёрзший от слёз.
А мы, хоть с огромным и тяжким трудом, но как-нибудь здесь без него проживём.