Если спросить меня о моей маме, то я точно скажу, что моя — самая-самая. Именно такая, какой должна быть МОЯ мама. Моя — неповторимая! И все самые ласковые слова в мире — ей, и все изречения мудрецов, прославляющих материнство, — о ней. Теперь, когда у меня самой дети, я понимаю, как это — учиться быть мамой, становиться ею всю жизнь. И как это — надеяться быть (или стать) для своих детей той самой-самой. Ведь это ежеминутное «М-а-ам!», звучащее с разной интонацией и по разным поводам, это их детский аванс на то, что однажды каждая из нас мечтает услышать, почувствовать, увидеть. В их словах, поступках, в их сложившейся или не сложившейся жизни — ответ: какая ты мама.
Зовут меня мамой — трое. И мне всё чаще кажется, что это я у них на воспитании, а не они у меня.
Они «строят» меня с самого их появления рядом. Учат «быть в теме», учат, как стать добрее, как улыбаться сквозь слёзы, как не разучиться чувствовать себя ребёнком… Если бы это было возможно, то мне бы хотелось, чтобы рядом всю мою жизнь были такие учителя разных возрастов. И чем больше, тем лучше. Это замечательные учителя! От них не отмахнёшься, потому что самой хочется быть рядом.
Урок терпения
Семь утра. Рядом завозилась дочь. Затихла. Через минуту маленький пальчик ковыряет мой правый глаз.
— Ням-ням! Мяу. Ма-ама!
Всё понятно: хочет есть, кошка разбудила, маме нечего спать так долго!
Из спальни мальчиков топает средний, целует спросонья куда-то в спину.
— Ма-ам! Рубашку погладишь? Можно, в художку не пойду?
И уже из ванны:
— Кто брал мою щётку? Полотенце где моё? Блин! Кто горшок у двери оставил? Ма-ам! Тут кошка что-то сделала!
Кошка благоразумно прячется под стол и начинает истошным голосом просить завтрак.
В это время в кухню, где пытаюсь угомонить младшую, влетает старший сын:
— Кажется, я проспал! Мам, что есть на завтрак? Чайник кипел?
И уже в голос оба сына из ванной комнаты:
— Где щётка-то?! А полотенце тут опять одно!
В это время уставшая дергать меня за подол дочка резко поднимает юбку и кусает за ногу. И…
Сую дочери детское печенье, поднимаю на руки, вместе с ней в ванной находим щётки, полотенца, насыпаем кошке корм…
Спасибо, дети! Учусь реагировать на всё с олимпийским спокойствием.
Дети меняют мировоззрение. Помню, когда родился старший сын, долго не могла смотреть спокойно на беременных женщин и матерей с колясками. Слёзы наворачивались на глаза от счастья, которое мы переживаем вместе с этими незнакомыми женщинами: у нас есть общее понимание чуда. Чудо — ребёнок. И каждый — наркотик. Запах волосёнок на макушке, прикосновение губами к крохотной ножке, тёплое сопящее тельце под боком, щёчки — упругие, как яблочки, и пахнущие солнцем, светом… Те, кто это переживал, меня поймут. Хочется, чтобы такие мгновения нежности можно было переживать как можно чаще. А потом первые самостоятельные поделки с криво наклеенными листиками или портреты, на которых ты — любимая мамочка, похожая на что-то невообразимое, и первые кривые буквы под рисунком: «Тибе момусинька. От миня! Лублу!». И ещё позже: панический шёпот по телефону: «Если девочка признается в любви. Что делать-то?». И ты понимаешь, как всё-таки прекрасен мир. И ты растёшь с каждым из них, меняя жизненные ориентиры.
Урок взаимопонимания
— Атати! Атати!
Понятно. Я что-то заслонила дочке. Отхожу.
— Ня! Мяу! Хр! Ах!
Понятно. Нужно нарисовать котёнка и поросёнка. А ещё цветочек.
Из школы вернулся средний ребёнок. Грустный, усталый:
— Как дела? (Вместо привычного «Привет, мамусик!»). Ты не занята? (Вместо реактивного пролетания мимо и «Есть хочу! Уроки поможешь сделать?»)
Понятно. В школе что-то не задалось. Скорее всего, с учёбой. Если бы были проблемы во взаимоотношениях с одноклассниками, то просто ушёл бы в свою комнату — рисовать.
Успеваю выведать всё и успокоить.
Возвращается старший. Улыбается, не вынимая наушников из ушей. Шлёт воздушный поцелуй. Уф! Значит у него всё в порядке. Нет. Поторопилась с выводами. Старший вынимает наушники, складывает руки-лапки на груди, изображая котика, мурлычет: «Мур, ма! Проверишь русский язык? Там тест небольшой…»
До вечера старшие дети успевают без слов поссориться, бурно помириться, называя друг друга колбасками, дистрофиками, печёночными сосальщиками… Честно признаюсь: слова не нравятся, но мальчишки ещё не научились выражать симпатию друг другу как-то более благозвучно. Знаю, если так препираются, значит, между ними мир.
— Бу-а ням-ням! ПапА! — слышится откуда-то снизу. Значит, что-то съедобное отправлено гулять, и добрая девочка кричит ему: «Пока!». Все, кто находятся с этим источником звука рядом, опускают глаза вниз и хором: «Зачем же ты яблочко выкинула?»
Спасибо, детки. Учусь понимать намерения и настроения по мимике, жестам и невнятным фразам.
Нашла в интернете «Размышления ребенка о маме»:
«5 лет — Мама знает всё!
15 лет — Мда… не всё мама знает.
20 лет — Господи, да что вообще мать о жизни знает?!
30 лет и далее — Надо было слушать маму!»
Все стадии я прошла (кстати, деление на возраст — условное). Последнюю стадию пережила и переживаю сама. Теперь слежу, как мои дети переходят из одной в другую. Слежу и понимаю, что ничего с этим поделать не могу. Они всё равно однажды не примут во внимание мои советы и доводы, а может (не дай бог!), меня осудят. Я стараюсь рассказать им о моих ошибках, но они всё равно наступают на те же грабли. Пока сами не обожгутся — не верят, что то, о чём предупреждала, на самом деле может обжечь. Когда-то прочитала, что ребёнок — это хрупкий сосуд, переданный нам на хранение богом, а мы лишь помогаем ему наполниться. От нас зависит, что именно будет в этом сосуде, но никак не зависит его форма, объём и назначение.
Урок любви
Чмок, чмок, чмок. Это меня старший сын целует в макушку. Класс! Двое других чадушек, не желая отставать, тут же бросаются (откуда только взялись! Только что никого рядом не было!), целуют, кто куда достанет. Зря всё же меня старший поцеловал у них на виду, понимаю это, когда в борьбе за мамин ответный поцелуй средний сын обслюнявил щеку и шею, а маленькая дочка от страсти опять укусила чуть выше коленки. Ласковые они у меня! Но, если честно, поцелуйчики — это такая игра. Ответная. Даже привычка. Я целую — они целуют. Я понимаю, что у меня хорошие дети и очень меня любят, когда старший сын в любую свободную минутку без напоминания освобождает меня от обязанностей: гладит бельё, пока я сплю, укрепляет розетку, подхватывает ведро с картошкой, забирает лопату и докапывает грядки и весь огород сам. Средний стирает вещи самой маленькой в семье, чистит обувь мне, себе, брату, сестре. Сами. А маленькая тихонько подходит и стирает ладошкой мои слезы:
— Ма-ам! Отти!
Это значит: «Мама, смотри!» И я смотрю, как она, неуклюже переставляя толстенькие ножки, крутя попкой в памперсе и очень изящно выгибая ручки, — танцует. Для меня.
Спасибо, детки! Слова — не главное. Я это теперь точно знаю.
Моя мама рядом. Она тоже наблюдает, как растут мои дети, её внуки. Ей сложнее — у неё трое внуков и двое детей. Она тоже до сих пор учится у нас всех, потому что мы — её отражения. Её достижения и промахи — в нас.
Мы очень стараемся, мама.