Разговор накануне памятной даты вышел каким-то случайным. Не было запланировано никакого интервью, просто Ильдар Хамидуллин привёз по моей просьбе Книгу памяти «Чёрный тюльпан» — мы готовили в номер публикацию об артёмовцах, погибших в афганской войне. Ильдар несколько лет возглавлял союз артёмовских афганцев, так что знакомы мы уже давно. Вот и разговорились. Во время беседы я включила диктофон, потому что редко услышишь, чтобы о войне рассказывали так спокойно, буднично, показывая отнюдь не парадную, не геройскую её сторону. Хотя, скорее, он говорил даже и не о войне, а о жизни на войне, о своей молодости, о друзьях.
И подумалось: если бы Ильдар пришёл отвечать на мои вопросы специально, я бы, наверное, многого не услышала. Как и вы.
— Трудно с афганцами разговаривать, Ильдар. Не хотят они вспоминать, рассказывать…
— Нет, я бы не сказал. Раньше, конечно, побольше нас было. Соберёмся, сядем, выпьем водочки, байку одну один потравил, другой другую. И — понеслось… Но после таких разговоров во сне Афган возвращается, всё вспоминается, как явь. Может быть, кто-то и не хочет ворошить прошлое.
— Следите за тем, что сейчас происходит в Афганистане?
— Страничка есть такая в интернете, где разные сведения про афганцев. Есть и мой полк — можно зайти и посмотреть. Интересно последнее событие. Собрались афганцы — из частей разведки собрал командир тех, кто жив сегодня, и поехал по местам своей боевой славы, встретился с этими же душманами, с полевыми командирами, с которыми воевали. И устроили они в Кабуле турнир футбольный. Это всё снято на видео. Очень интересно посмотреть. В наше-то время — чалма, борода, а там, на этом турнире, сидит афганский пацан, у него бейсболка набок. И он свистит, за наших болеет. Не то, чтобы за своих, — за наших.
Листаешь там, в интернете, смотришь: о, кто-то знакомый появился. Начинаем общаться. Особенно с теми, кто с Урала. У нас же такая область, сначала набирали для войны в Афганистане Белоруссию, Урал, Татарию, Башкирию. То ли потому, что адаптированы были ко всему — нам что сорок минус, что сорок плюс. Пот стряхнул — и дальше.
Но всех найти не могу. У меня был друг с Украины Коля Примак, он был ранен. Нет его. Осколок в 4 грамма вошёл у него под левый глаз, в черепной коробке застрял. Из Ленинграда был друг — умер три года назад. Стоял в очереди, упал и умер. А вот с молодым из-под Орла Серёгой Басовым общаемся, созваниваемся. Я думал, он на меня на всю жизнь обижен — разное там бывало. Всё-таки в горах. Там такое дело, сон на посту был самый страшный бич. День-то бегаешь, а ночью — страшно. Если ночь пережили — день легко проходит. Ну я его и наказывал. Думал, он на меня обижается, а он: «Ильдар, я вообще благодарен судьбе, что она мне послала таких двух дедов, как ты да Саня Мартынов в горах. Вы же меня жизни научили».
— А вас как учили?
— Помню первый обстрел. И там дембель один Валера Яшин: «Ну-ка, упали на дно капонира все». Мы упали. Старослужащие постреляли. Потом: «Всё, чистим миномёт, моем, заряжаем боекомплект и спать». Следующий обстрел. Я забегаю — бум, пал на дно. Меня же научили: надо пасть на дно. А Валера мне: «Я не понял, молодой, ты чего разлёгся? Ты сюда воевать приехал или зачем?»
Или откуда я научился с полотенца стрелять? Там же, на миномёте, прицел, всё надо правильно выставить, поправки сделать. Но труба-то горячая становится, с неё невозможно стрелять, ещё стоишь там — вправо, влево, ближе, дальше. Когда вдалеке баловаться начинают, можно и двуногу, прицел выставить, а когда жареным пахнет, некогда совсем, всё, полотенце взял — и вперёд.
Вот, так нас жизни учили.
— Говорят, до сих пор афганец афганца видит издалека…
— Был 1988-й год. Мы только женились с супругой, купили путёвку в туркомплекс «Измайлово». Болтались в Москве. И вот однажды смотрю, парень идёт в десантной форме, перчатка на правой руке. Я подхожу: «Здорово, братишка». Он на меня смотрит так — с удивлением. Я ему по-афгански: «Человек, как твои дела?» «Ну, братка!» — он сразу обнял меня. Говорит, часть выводили, на броне ехал, подрыв брони, он зацепился рукой, руку оторвало. Судьба, так на роду написано.
— Вам что было написано на роду?
— У меня контузия была. Бабушка мне покойница говорила, когда я пришёл: «Внучок, я все два года священную птицу молила, и она всегда держала над твоей головой крыло». И, может быть, действительно, иной раз начнёшь вспоминать, как в кино прокручиваешь… Там ведь тоже дури действительно сколько было. Тревога, бежишь до позиции. Горы же, у них всё пристреляно. А пробежать надо змейкой метров восемьдесят-сто. Бежишь, за тобой пули следом. Забежал на капонир, всё, ты уже дома, а всё равно подтягиваешься, ужимаешься, чтобы не достали.
— Служба в горной местности имеет и другие особенности?
— Хуже всего мухи, мелкая такая мошка… Ну ладно, от солнца можно спрятаться, от жары, но мухи вот эти… Да пыль ещё. Проходит колонна внизу, а ты в горах сидишь, на солнце посмотришь — как в тумане всё. Анекдот такой был. Лейтенант пришёл, мы с ним пошли рыбу поглушить, есть-то нечего в горах. Рыба мелкая, вода чистая, прямо видно, как рыба стоит и дышит. Берёшь гранату — пук. Всё, все рыбы поели — пожарили, посушили, повялили, посолили. А лейтенант только после училища к нам пришёл. Ему дали автомат — он интересный, укороченный такой. Он: пойду с автоматом на рыбу. Конечно, никакой рыбы мы не настреляли. Идём обратно. Он впереди бежит. Пыли реально по колено. И она — как пух, не прибитая. А рыбы хочется. Я говорю: «Лейтенант, давай я гранату брошу». И гранату — чик. Он услышал, что сзади запал сработал — бум, потный, в эту пыль. Я в воду бросаю гранату, он встаёт весь грязный. «Да ты, такой-сякой, больше тебя с собой не возьму». Но рыбы все наелись, не только мы.
— А почему есть было нечего?
— 3460 над уровнем моря — это приличная вышина. Колонна с провиантом раз в 15 дней ходила, но иногда почему-то раз в двадцать дней. А пять-то дней в горах… Вот и ходишь на родник, воду ешь да воду пьёшь. 20 литров воды за спиной, полмешка угля — это считалось: налегке поднимаешься. Если быстро, то за час сорок успеешь обернуться.
А так дадут муки. Замешаешь с водой тесто, из цинка из-под патронов всё вытряхнул, печку раскочегарил. Бум лепёшку — нате, ешьте. Комбижир нам такой выдавали — не забуду — типа из костного мозга выработана эта фигня. Никогда раньше не видел, чтобы жир на солнце лежал и не таял. На эту лепёшку горячую ножом его — чик-чик-чик, завернул. Водой холодной запил из родника — нормально.
Поражались: сухой паёк вроде бы должны давать. А потом оказалось, что прапорщики сухой паёк между собой делили, а нам крупу отдавали. Как-то, помню, пшеницу выдали. Мы рады были, а то всё овёс, сечка, чем скотину кормят, в общем. Редко гречку, даже не говорю про рис. В ущелье маленькое бросаешь то, что совсем уж есть невозможно. Потом как-то всё вытаяло. Я посмотрел: может, там есть что? Молодой же, есть охота. А там овёс, пророщенный. Мягкий! Как мы его наелись!
Так вот, пшеницу в кои веки дали. Повару: давай, приготовь. Тот через некоторое время бежит. Показывает. Я говорю: «Ты что с пшеницей наделал?» А она такая пухлая и с чёрными точками. Оказалось, она с червями. Он залил водой, черви покинули скорлупу… Поели каши…
А ещё всю жизнь помню помидоры молочной спелости. В жестяной банке, открываешь, а они реально как резиновые. Их невозможно есть. Раз, банку поставил во время отдыха — стреляешь, помидоры, как пули, разлетаются по сторонам.
— Неужели ничего не реквизировали у местных при такой-то жизни?
— Вначале просили. Так-то они дружелюбный народ, некоторые, правда, достаточно нагло себя вели, но у меня за спиной автомат, мы никого не боялись. Маленько щипали — фрукты особенно.
Выйдешь голодный, одна машина проходит с апельсинами, другая. А тут реально нет таких апельсинов, там такой пьянящий запах от них. Третья машина проходит, и ты уже не соображаешь. Стоять! Два ящика на себя и уходишь в горы.
Помню, как-то дёрнули ящик зелёных бананов. Афганец кричит: «Банан — хороб!», то есть плохой.
Мы же не можем понять, как бананы могут быть плохими. Открываем ящик. А там они действительно хороб, зёлёные совсем. Обиделись сами на себя. Сидим голодные. И вдруг слышим: пахнет жареной картошкой. А это наш повар, узбек, начистил этих бананов и нажарил на комбижире — наелись от души.
— Были, наверное, и какие-то праздничные блюда?
— Иногда в дни рождения пельмени делали… из тушёнки. Но это было очень редко. Это сколько ж надо тушёнки, чтобы накормить 11 человек?
Как-то на минное поле зашли два козла и подорвались. В результате килограммов 50 мяса. Так я подумал, что двух нам не съесть, за день-два испортится, если в тени 40-50 градусов. Одну тушу вниз опустили — пехоте. Так-то мы свои продукты никак на 15 дней растянуть не могли, а тут утром мясо, в обед мясо, на ужин — тоже мясо…
— Несколько раз видела по ТВ, как сегодня афганцы вспоминают шурави. Воспоминания у них как будто и не враждебные совсем.
— Когда что-то сопоставляешь, понятнее всё становится. Следом за нами же туда вошли американцы. Я тоже видел видеоролик, там сидит полевой командир, мы с ним в одной провинции военную лямку тянули, только он с одной стороны, я с другой. И он говорит: русские ушли, они нам дороги оставили, школы, дома, больницы в отличие от американцев.
Когда русский тебе даёт бакшиши, подарки то есть, как к нему относиться? Смотришь, пацанчик сидит или дядька: «Бакшиш?». Просит подарок.
Один раз спускаемся на родник за водой. Так получилось, что идём через электростанцию. Сидит афганец, за сердце держится. Мы спрашиваем: «Что, хороб?». Он: «Хороб, хороб». Саня Мартынов достаёт валидол, показывает: под язык положи. Тот положил. А он же сладкий. Обратно идём, такой счастливый сидит. «Как здоровье?». Полез в карман, достал таблетку. Бакшиш дали — он доволен.
Народ дружелюбный вообще-то.
— Тогда зачем мы воевали?
— Мы же изначально шли туда не воевать, а поддержать охрану — порт, узел связи, больница, а постепенно-постепенно… Везут там почту, провизию, идёт колонна, на неё начинают нападать душманы, начинают убивать. С какой целью? Втянуть в войну. Наши тоже понимают: чем больше будет душманов с той стороны, тем хуже будет тут жить. С той стороны были афганцы, с нашей стороны тоже были афганцы.
Воевать, конечно, было трудно. Все полевые командиры обучались когда-то в Советском Союзе. Они тактику знали от и до. Мы и сегодня всех учим, рассказываем, как надо воевать.
Один из полевых командиров говорит: «Я всегда восхищался тем, как русские воюют. Их не научили отступать, и они никогда не оставляют своих».
Это правда. Вот и история с Лёшей Подлиновым…
— О чём вы?
— Мы время от времени в госпитале на Широкой речке лежим. Я не однажды с Олегом Шабуровым, он свердловчанин, в одну палату попадал. И однажды он спрашивает: «Братуха, ты откуда?». «Из Артёмовского». «А Буланаш от тебя далеко?». «Ну что Артёмовский, что Буланаш». И он говорит: «Мы ведь там парня хоронили с Буланаша». Я говорю: «Лёша Подлинов…». И вот он рассказывает. Они напоролись на засаду, он остался на прикрытие ну и погиб. Раз погиб — не могли же его оставить. Назавтра срочно собрали на операцию десантников и погнали отбивать тела убитых. Отбили тело — на нём не было вообще ничего из одежды. Всё-всё-всё было снято. Вот к ночи, к вечеру, — там в горах быстро темнеет — тело отбили. «Я его в броню, — говорит Олег, — в бэтээр погрузил. Мне не дали ни сопровождения, ничего. И я всю жизнь это помню, как вёз мёртвого Алёшу ночью в полк, в Кабул».
— Мне кажется, невозможно привыкнуть к тому, что в любой момент можешь погибнуть.
— Это сейчас, может быть, диковина такая. Но у нас кармашек был у военных брюк такой, в нём патрончик лежал. Брали автоматную пулю, вытряхивали, записочку писали, кто ты. Если потерялся и погиб, чтобы можно было найти. У нас такая была ситуация. Духи стали надоедать, и решено было выйти посмотреть, что там, в кишлаке за перевалом. Разведка пошла — вроде нежилой кишлак. Зато нашли там останки двух бойцов. Один боец, видимо, подорвался, другой был ранен. Тому, который подорвался, ногу оторвало, видно, что культя чем-то была перетянута. Насколько было сил, один другого тащил. Оба здесь и умерли. И вот через два-три года пошли на операцию и нашли их.
Нет, мы готовы к этому были. Но я не записку в карманчик клал, а последний патрон. Чтобы застрелиться, если что. Страшно было в плен попасть, потому что мы же неверные были, а душманы — фанаты. Вот, последний патрон и гранату в «лифчике» — на всякий случай, чтобы под себя.
— Считается, что в России наркотики начались с Афганистана. Употребляли, чтобы не бояться?
— Мы учились на героизме наших дедов, отцов в Великой Отечественной войне. Но там в атаку прежде чем поднять, зачем спирт-то разносили? Дури прибавляли. Он в окопе сидит, голодный, спирта хлебнёт — ему и автомата не надо, за родную сторонушку легко в атаку поднимется.
У нас ситуации тоже были такие. Допустим, идёт колонна, а впереди сплошная зелёнка. И кажется, что там за каждым деревом кто-то обязательно должен сидеть. Тут не только у молодых бойцов, но и у старослужащих — всем же охота домой вернуться — начинают поджилки трястись. Командир роты останавливает перед зелёнкой, перед Баграмкой или ещё куда там идут, собирает «стариков» и говорит: ну-ка, все пыхнули, то бишь курнули. Вместе со стариками молодёжь напыхается и с песнями зелёнку проходит. Легко, маршем. Душманы даже испугаться не успевают.
— Как относитесь к операции в Сирии?
— Сирия — это совсем не просто. Ну, показали силу, понятно, что где-то нам и оружие нужно испытывать. Я понимаю, что до метра точность, что 101% попадания. Но вот сколько стоит этот выстрел, никто ведь не говорит, сколько пенсионеры недополучат пенсии — тоже. Вот и афганская война, мы же тоже ненадолго туда заходили, а растянулось всё почти на 10 лет. Как действия в Сирии скажутся на нашей экономике?
— Вы, кстати, в Афганистане что-то купили на чеки? Там выбор побогаче был, чем в Союзе.
— Я единственное, что купил сразу, — китайские кроссовки за 30 чеков (рублей). Я как зам-комвзвода 18 чеков зарплаты получал. Так вот, за полтора года в Афганистане я так и не износил их, не мог в горах износить. Подошва каучуковая, верх замшевый — я и купался в этих кроссовках, и спал. Вот оно, китайское производство. А так запросто любой солдат мог купить в магазине швейцарские часы, например. Они на наши деньги рублей сорок стоили. Разрешали вывозить только часы на руках да платок для матери шёлковый, японский — большой такой и там цветы — как живые. Потом запретили и платок, и часы, чтобы не приходилось объяснять, откуда они у солдата появились.
— У большинства афганцев — такое у меня впечатление — жизнь как-то не очень сложилась.
— Пройдёшься по грани — много начинаешь ощущать по-другому. По первости мы все были такие правдолюбы, когда возвращались оттуда. Считали, что белое никак не может быть чёрным и наоборот. Поэтому многие не могли найти себя после Афганистана, да и сейчас многие пьянствуют.
— Активных афганцев, которые вместе держатся, сегодня немного осталось?
— Человек десять активных есть. А вообще боевая дружба — это не дружба даже, это что-то такое большее. Братство? Ну да, братство, которое очень трудно разорвать. Сколько лет прошло, а чувство это осталось. Я бы и сегодня пошёл в армию, собрал бы вот этих пацанов, с которыми служил, и сходил…
Видите, какой разговор получился? Не о подвигах и славе, не о боевых действиях и интернациональном долге. Хотя, я уверена, об этом говорить с Ильдаром Хамидуллиным тоже было бы увлекательно. Но вот эта, другая сторона Афгана, которую мы видим так редко, на самом деле, мне кажется, ещё не открылась нам до конца. А ведь именно она делает службу мальчишек-афганцев не глянцевой открыткой к дате, а настоящей мужской историей, которая так много определила в жизни каждого из них.
С Днём защитника вас, дорогие!